«Труп лежит лицом вниз», - диктует майор. «Духовкой» (анусом) вверх», - шутит составляющий протокол лейтенант. Оба сотрудника колонии-поселения ржут над удачной, по их мнению, шуткой. В камере штрафного изолятора, расположенной напротив, сижу я. Сквозь неплотно пригнанную «кормушку» мне видно все происходящее в соседней «хате».
Камера-душегубка
За длинные срока я привык к покойникам. Там, где образуется большое скопление народа, люди порой умирают. Редко это происходит по естественным причинам. Мужики за решеткой в большинстве своем еще не старые.
Вот и в этот раз бедолаге не повезло. Нахамил дежурному, да еще как! Посмел сказать ему, что отказывается работать больше двенадцати часов в день, так как уже месяц вкалывает по шестнадцать на погрузке вагонов и не имеет выходных. Чтобы другим зекам неповадно было качать права, этого осужденного просто забили насмерть. Может, специально лишать жизни и не хотели, но вошли в раж и запинали бедолагу сапогами. После притащили в штрафной изолятор и начали составлять протокол, согласно которому поселенец умер от... Дальше варианты на усмотрение врачей: отравления грибами, сердечной недостаточности, упал и неудачно ударился...
Врач живет и работает тут же в поселке. Начальник исправительного учреждения дает работу доктору и его жене. Причина смерти всегда будет естественна. Это я забежал вперед и описываю последний труп. Он запомнился мне именно цинизмом вертухаев. Только что лишили жизни ЧЕЛОВЕКА и даже не боятся наказания. Смеются, глумливо острят. Странно, но я тоже стал черствым, ничего не чувствую. Сопереживания - ноль, внутри пустота. А казалось, совсем недавно...
Все, что происходит впервые, обычно хорошо запоминается. Некоторые вещи могут потрясти. Так получилось, что до того, как попасть в тюрьму, я еще не видел вблизи покойников. Может, из-за того, что в неволю я попал совсем юным. Если разбираться по справедливости, моего сокамерника Юрия убила система. Пятидесятилетний мужчина был посажен за спекуляцию. Дело происходило в 90-х годах. Вроде и разрешили свободную торговлю, но отголоски прошлого сказывались.
В камере нас было восемнадцать подследственных на девять квадратных метров. Окно заварено стальным листом, жалюзи, решетка. На улице плюс тридцать градусов. В хате - за пятьдесят. Лист за день нагревается и отдает свое тепло нам. Шестнадцать арестантов курят. Влажность, как в аквариуме. Розетки в камере запрещены. Народ кипятит нелегальный чай на «дровах» - жжет одеяла.
Когда я переступил порог камеры, то ничего не увидел, только дым. Потом меня оглушил крик, обращенный к конвоиру. Кричали все сидельцы, жалуясь, что их и так много и что больше сажать некуда. Конвоир рявкнул про то, что у соседей двадцать «пассажиров», и втолкнул меня.
Живой труп
Через три дня пришлось навести порядок. Помогло боксерское прошлое и то, что у нас сидели первоходы. Курить народ стал по двое, и выдыхать в щелку двери. Но вентиляции никакой, и особо легче не стало.
Мне двадцати не было, плюс здоровье железное, и то почувствовал себя плохо. Что же говорить о пожилых и тех, кто здоровье подорвал. Первым не выдержал Юрий. У него были за плечами Афган и ликвидация аварии в Чернобыле. Утром он смеялся и рассказывал анекдоты. Потом встал и стал падать. Упасть не смог, слишком народа много кругом было. Мы его поддержали. На ринге я видел много нокаутов. Здесь тоже подумал про потерю сознания. Только у Юрия пульса не было. Кто-то стал делать ему искусственное дыхание, кто-то начал колотить в дверь и звать контролера, чтобы тот вызвал врача.
Контролер пришел минут через десять. Врач еще через полчаса. Юрий умер. Вроде от сердца. На самом деле это можно назвать убийством. В тот момент я понял, что наша тюрьма действительно может быть приравнена к пыткам. Пока пять месяцев длилось следствие и еще четыре месяца меня осуждали, в нашей камере больше никто не умер. В соседних скончались несколько человек.
После суда я прибыл этапом в колонию. Кругом свежий воздух, в бараках открыты все окна. Это потому, что сидело там много спортсменов. Раньше за убийство осужденным осужденного добавляли к основному сроку года три и усугубляли режим. Одному рецидивисту не понравилось на общем режиме и решил он съехать на строгий.
Сидим мы в карантине. Кто читает, кто разговоры ведет. Рецидивист приходит с промки, достает из-под робы заточенную толстую арматурину и протыкает ею спящего в углу бригадира. После чего убийца спокойно идет в дежурку и сдается. С улыбочкой, радуясь, что после суда на строгач уедет.
В карантин никто из сотрудников не торопится - все «мокрушником» заняты. Типа покойным чего заниматься, он не убежит. Этапникам дискомфортно стало, мы вышли на улицу. Вдруг из карантина нас кто-то зовет. Вроде там никого живых не осталось.
Заходим и видим - лежит проткнутый арматуриной «бугор». Сам в сознании, штырь из груди торчит. Мешает ему этот посторонний предмет, вот он и просит его вынуть. Охотники нашлись. Хорошо, что дежурный с нарядом подоспел, объяснил, что штырь трогать нельзя, иначе пострадавший кровью истечет. Через минуту доктор нарисовался, следом начальник. «Бугра» боли мучить стали. Врач начальнику говорит, что в санчасти даже анальгина нет. «Хозяин», опытный служака, оказался и на законы плюющий. Позвал он блатного и попросил уколоть страдальца героином. Блатной не стал кочевряжиться. Послал шныря за шприцем и зельем.
Через пять минут «бугра» укололи герычем. Боли сразу прошли. Проткнутый арматуриной даже закурить попросил. Но доктор запретил ему сигареты давать. Мы разобрали нары и прямо на шконке понесли «бугра» к прибывшей «скорой». Его под конвоем в вольную больницу отправили. После операции он лишился одного легкого. Даже в зону вернулся, но вскоре все равно умер естественной смертью.
«Олимпиада» с летальным исходом
Колония - как большая деревня: всех знаешь внешне. С кем-то дружишь, другим симпатизируешь, или кого-то не перевариваешь.
Есть уникальные люди, умеющие внушать всем симпатию. Таким человеком был сварщик. Вроде работяга, сорок лет, мы с ним не ровесники даже и интересы разные, а нормально общались. Подолгу разговаривали, угощали друг друга с передач.
Есть определение «глупая смерть». Оно мне не нравится - смерть не бывает умной. Но сварщик погиб нелепо. Возвращался вечером в отряд. В бараке шла пьянка. Один бандит вышел на лестницу. Там лампочка не работала. Бандит не видел, кто поднимается, просто из озорства выкинул кулак навстречу шагам и попал сварщику в лицо. Тот упал вниз и ударился затылком о ступеньку.
Вся зона знала убийцу, в том числе и сотрудники. Но они не стали заводить дело и портить показатели. Списали все на несчастный случай. Причем прямо по Булгакову протокол написали. Типа на ступенях лестницы было разлито подсолнечное масло...
Через некоторое время в колонии случилась массовая драка. Осужденные решали, кто в зоне главнее - кавказцы или русские. Это политика начальника отдела безопасности была такая. Сам майор был родом с Кавказа. Вот и поселил всех земляков в один отряд. Когда собирается вместе сто пятьдесят детей гор, то они хотят независимости. Плюс ведут себя дерзко.
Только в нашей колонии отбывали наказания целые ОПГ бандитов. Между собой они не очень ладили, но когда абреки порезали одного бандюка, все спортсмены-беспредельники объединились. Забежали на барак к гургенам с самодельными бейсбольными битами и стали их месить. Кавказцы не хотели сдаваться и оказали сопротивление, но были быстро смяты и избиты до полусмерти. Кстати, чеченцы и грузины дрались за русских и с удовольствием били прочих кавказцев.
Покалеченных оказалось не так много. Все-таки спортсмены умеют бить дозировано. То, что все-таки образовалось два трупа, это просто кто-то счеты свел.
Сотрудники снова не стали выносить сор из избы. Списали трупы на увлечение спортом. В рапорте значилось примерно следующее: «Осужденный Гурген занимался на турнике. Сорвался, упал и сломал себе шею. Осужденный Хачик проследил за полетом Гургена и тоже сломал себе шею».
Об этих рапортах даже прокурор по надзору писал в газете «К честной жизни». Журил наших оперов и иронически советовал им, чтобы они рапорта правдоподобнее сочиняли. Надзорник и про масло в своей статье тоже упомянул.
После всеобщего побоища начальник не вводил усиление. Только выступил на трибуне перед спецконтингентом и попугал, чтобы перестали убивать друг друга, иначе он введет спецназ.
К тому времени я жил независимо. С бандитами ладил. Снова помогло спортивное прошлое. Не любил я сильно, когда бандюки пьянки устраивали - не умели они бухать, вечно их на подвиги тянуло. Вот и лезли они к безответным мужичкам, припоминали им незначительные проступки. Не любил я пьянки еще и потому, что они происходили ночью, а я по ночам спал.
Как-то раз бандюганы сильно расшумелись в каптерке Я проснулся, пошел делать им замечание. Парни обещали вести себя тише. Только лег, слышу - из умывальника раздается жуткое завывание. Потом слишком сильный удар, и тишина. Ну, успокоились и хорошо.
Через несколько часов проснулся - захотелось сходить в туалет. Зашел потом вымыть руки. В умывальнике спросонья вляпался в лужу крови. Зрелище - в фильме ужасов такого не увидишь. На полу лежит труп. Вместо лица у него красная каша. Оказалось, бандит ударил его по лицу самодельной бейсбольной битой из дуба. Причем со всего размаха. По пьяни бандит даже не подумал, что он убил кого-то. Двинул и пошел спать, весь в крови.
Чтобы другие арестанты успокоились, этого убийцу сотрудники «раскрутили», завели дело. Увезли в СИЗО, судили, добавили два года и перевели на строгий режим.
Лесоповал бьет наповал
Мне надоела эта колония, и я подал заявление о переводе на поселение. Через месяц меня этапировали в Архангельскую область. На второй день я поехал в лес с бригадой новичков. Нам сразу дали завышенный план по заготовке леса. Вальщиком с бензопилой «Урал» у нас был назначен один москвич. Он сам признался начальству, что умеет с пилой обращаться, так как один раз на даче дрова пилил. На трелевочнике у нас работал скобарь. Он ПТУ закончил и умел на колесном тракторе по прямой ездить.
Как спортсмена, меня сделали толканом. Дали металлическую вилку, я ее насадил на длинный шест и упирался ею в дерево, которое пилят. Как пилить, вальщик не знал и просто всаживал пилу в ствол. Пилу зажимало, я надрывался толкать. Один туляк сказал, что я неправильно упираюсь. Он сам уперся в дерево, я отошел в сторону. До сих пор у меня перед глазами картина: как в замедленной съемке - крик туляка, медленно падающее дерево, под ним бежит москвич с пилой. Вроде уже убежал. Один шаг вперед или лучше в сторону и... ствол бьет вальщика по голове. Здравствуй, поселение, с новым трупом тебя!
В тот день мы больше не работали. Вернулись на машине в барак. В комнате мы жили вдвоем, третья кровать была застелена, но пустовала. За ней числился электрик, только он ночевал где-то в каптерке. Тут он пришел познакомиться.
Электрик оказался особистом - ранее прошедшим через особый режим. Как первоходам, он рассказал нам с соседом за понятия. В частности, объяснил мне, как боксеру, что осужденный не имеет права поднимать руку на другого осужденного. Потом этот знаток понятий и миротворец сел играть в карты с соседом. Ну а я на три минуты отлучился в туалет. Возвращаюсь и ощущаю дежавю - такую картину я уже недавно видел.
На полу лужа крови, у стола труп с кашей вместо головы. Оказывается, электрик не сошелся с соперником в вопросе правил игры и в качестве веского аргумента использовал в споре чайник из дюралюминия с тремя литрами воды внутри. Два покойника за короткое время - перебор.
«Висит груша, нельзя скушать…»
Вскоре за нарушение режима меня суд закрыл обратно в старую зону. До освобождения там убили еще несколько человек. Но лично я видел смерть только двоих.
Сидим в столовой. Дают нам приличный рыбный суп. Вдруг мой знакомый начинает кашлять и давиться. Ему пробуют помочь соседи, стучат ему по спине. Но знакомый падает и перестает дышать. С улицы прибегают два инспектора, спрашивают, что произошло? Мы пробуем объяснить, что знакомый стал давиться, мы ему по спине стучали... Нетрезвый прапорщик перебивает главного рассказчика и делает вывод: так вы, значит, его забили. Рассказчик начинает оправдываться, несколько циников ржать. Остальные спокойно продолжают жевать.
Прислушиваюсь к себе - никаких эмоций. Привык или состояние эмоциональной тупости наступило? Через три дня я договорился с дежурным и, дав майору пачку американских сигарет, прошел на промзону, где не работал. Просто решил сходить в гости к знакомому кладовщику - он давно меня звал. Прихожу к большому складу, дверь открыта, кладовщика нет. Это я понял, когда позвал его и не получил ответ.
Подумав, что возможно он спит, решил заглянуть внутрь. Дальше все произошло, как в плохом фильме. Иду по большому складу, заворачиваю за угол и вижу: на стене висит что-то. Сначала я решил, что это самодельная боксерская груша. Освещение тусклое, мне захотелось пробить по ней серию. Присмотрелся, а это - покойник. По комплекции не похож на кладовщика - тот крупный парень. Как раз и он появился. Спокойно так меня спрашивает: не мог ли я найти другое место и не вешать народ у него на складе?
Хорошо, что после разбирательств установили, что умер человек несколько часов назад. У меня дежурный за алиби был - он помнил, во сколько я на промку вышел. В итоге меня вообще в рапорте не упомянули, чтобы дежурного не подставлять, списали все на самоубийство, хотя покойный был маленького роста и до петли ему было явно не допрыгнуть. А рядом ни опоры, чтобы взобраться, ни табуретки.
Больше я к кладовщику в гости не ходил. Вскоре я вообще освободился. На свободе пробыл четыре года и возглавлял коллектив отморозков-беспредельщиков. Но с «мокрыми» делами мы не связывались, занимались культурными кражами и разбоями. Но только я сел на семь с половиной лет, как все снова началось.
Прибываю этапом в зону. Вроде приличный барак, сплошь из спортсменов и наркоманов состоит. Удивительно, что некоторые совмещают эти два занятия. Сначала одержимо качаются с железом, потом колются героином. Наркотики, герыч и анашу продают здесь же. В угловом проходе большой спальной секции живет Миша-цыган, он торгует зельем, а выручку сдает дневальному. Дневальный, тоже цыган, делится с замначальника, и все довольны. Но Миша-цыган начал сам колоться. Переборщил с дозой и умер.
Беспощадное «лечение»
Потом в этой зоне началась эпидемия туберкулеза. Целых два года в колонии не делали флюшку. Когда же к нам приехала машина с рентген-оборудованием, то оказалось, что открытой формой ТБЦ болеет десять процентов осужденных и несколько сотрудников.
Мой сосед давно вызывал у меня подозрения - у него постоянно были мокрые ладони, он любил со всеми за руку здороваться. Когда сосед уезжал в больницу, то он предложил мне свою пуховую подушку. Вещь в неволе ценная, и я не отказался. Надел на нее свою наволочку, и даже мысли не было, что заболею.
Всех с тубиком вывезли, никто не умер. Беда пришла от лечения. Всей зоне стали давать диету, яйца, молоко и таблетки тубазит. Съев одну, я частично утратил координацию движений. Больше я их не ел. Но нашлись любители. Они собирали таблетки у всех, кто отказывался, и жрали их горстями. Один скончался от передоза.
В этой зоне мне тоже надоело, я снова уехал на поселение. Вкалывать пришлось на промзоне. В первые дни довелось увидеть неприятную картину. Электрик-поселенец на «когтях» залез на столб, столб упал, придавив электрику промежность. Некрасивая смерть.
Потом умер мой близкий приятель. Он еще в зоне жаловался на боли в горле. Врачи всегда отвечали, что, дескать, меньше пить нужно. Когда на поселении ему стало совсем плохо, то после долгих проволочек его отправили в больницу. Диагностировали рак гортани. Он не дожил трех дней до освобождения. Человека мучили в больнице три месяца. Я договорился с доктором на поселении и поехал в тюремную больницу навестить приятеля. Меня тоже приняли как больного. Типа нервного.
В первую ночь с поселения привезли избитого и положили в нашей палате. Когда у него случилась агония, появился не врач, а санитар-осужденный. Пришлось наехать на этого санитара, чтобы он хотя бы попытался умирающему помочь. Санитар приблизился к дергающемуся и хрипящему мужику, наклонился над ним, быстро стащил с него приличные сапоги и убежал. Потом из-за этих сапог с санитаром рамсили «смотрящие». Санитар доказывал, что умерший завещал ему обувку. «Смотрящие» не поверили и отняли у него сапоги, объявив санитара мародером и «крысой».
Потом я сидел еще на трех зонах и двух поселениях. При мне осужденных забивали сотрудники, друг друга резали сами зеки. Арестанты умирали от передоза или от застарелых болячек. Больше меня такие происшествия не трогали, Нет, сначала я пробовал писать жалобы на беспредел сотрудников. Но после разбирательств с прокурором по надзору меня всегда признавали неправым и сажали в ШИЗО.
Со штрафного изолятора я начал свой рассказ, им и закончу. Почему мне особо запомнился тот случай. Стыдно признаться, но я тогда чуть не рассмеялся от шутки сотрудников про то, что труп лежит «духовкой» кверху. Вот тогда я понял, во что превратила меня неволя. Или это просто защитный психологический барьер такой был, чтобы окончательно не сойти с ума.
Андрей Бутырин
По материалам газеты
"За решеткой" (№5 2010 г.)
"За решеткой" (№5 2010 г.)