• Телефонные звонки
  • Доставка посылок и передач в СИЗО-1
  • Денежные переводы осужденному
  • Страхование осужденных

Записки из женской тюрьмы

Lunna Оффлайн

Lunna

visibility
Регистрация
30 Ноябрь 2016
Сообщения
941
Симпатии
6
Баллы
0
#1
Записки из женской тюрьмы

СЮДА ДАЖЕ с пропуском пройти сложно. Железная дверь — узкий проход — решетка. Впустили троих. Не имеет значения, сотрудник ты или нет, зайти могут не больше трех человек. Досконально проверили документы. Решетка открылась — ты в другом проходе — решетка закрылась. Железная дверь — и ты на зоне.

— А побеги из колонии были?

Моя провожатая Наталья Вострикова, заместитель начальника по социально-воспитательной и психологической работе, озирается, находит деревяшку, суеверно стучит по ней костяшкой согнутого пальца:

— Тьфу-тьфу-тьфьу, последняя попытка была лет десять назад. Осужденную, организовавшую неудавшийся побег, перевели в другую колонию. Но как нам стало известно, она и оттуда пыталась бежать. Я думаю, женщина просто не хочет выйти на волю, есть там нечто, что для нее страшнее неволи...
Вокруг все чисто и серо. Серый асфальт и серые, словно заасфальтированные, здания. Это жилые корпуса. Во дворе пусто. Возле одного из зданий женщина на тесно натянутые веревки развешивает белье. Сегодня банный день. Он положен раз в неделю, тогда же можно и постирать. Чуть дальше столовая, клуб, там спортзал, библиотека. Вокруг ни одного дерева, ни кусочка земли. Каменный мешок.

«От тюрьмы никто не застрахован», — эту мысль навязчиво повторяет Ольга Каракай, начальник женской исправительной колонии №74. Никто.
Столько судеб прошло перед ней, столько историй! Старожилы колонии — сотрудники и осужденные — хорошо помнят одну из них, поразившую тогда многих своим необычным, закрученным сюжетом. У женатого мужчины на стороне был роман. История, казалась бы, банальная, да не совсем. Любовники давно хотели пожениться, да мешала смертельно больная жена. Не мог он ее оставить. Совесть ему не позволяла. «Как только супруга умрет, сразу распишемся», — пообещал он своей возлюбленной.
Но для нее испытание временем оказалось непосильным. Надела она белый халат, выдала себя за медсестру и ввела смертельную инъекцию сопернице. То ли доза оказалась маленькой, то ли судьбе так угодно было, но больная осталась жива. Почувствовав себя плохо, вызвала «скорую», а потом пожаловалась в поликлинику, дескать, после укола, сделанного медсестрой, ей стало хуже. Тогда и выяснилось: медсестру никто не присылал. Самозванка вновь пришла по известному адресу. Тут-то ее и схватили… В колонию к ней на свидания регулярно приходил возлюбленный. Жена его умерла, и, когда женщина освободилась, они тут же поженились…
Тюрьма не знает исключений. Богатый ты или бедный, образованный или неуч — здесь может оказаться каждый. Моя собеседница — одна из осужденных — «в прошлой жизни» преуспевающая бизнеследи. На ней и сейчас фирменный спортивный костюм, фирменные кроссовки. Бизнес она вела, как и многие: что-то показывала, что-то нет, работала по-крупному, вот кому-то дорожку и перешла, считает она.

Человек со всем может смириться. Вот и она смирилась, словно с чужой, временной неудобной жизнью. Ее мучит другое: срок рано или поздно подойдет к концу, а что дальше? На воле осталась семья, друзья, но выбор должна сделать она сама: спокойная жизнь, растянутая от зарплаты до зарплаты, или красивая, без нужды, но опять на грани закона и беззакония?

За этими мыслями проходят однообразные, похожие на затертые пятаки дни. Рано утром подъем, обязательная физкультура, прием пищи и работа. Первая смена в швейном цехе начинается в шесть утра.

Колония — предприятие, в общем-то, хозрасчетное. Только двадцать процентов из денег, необходимых для ее существования, выделяет государство. Остальные должны заработать сами.

Швейный цех, оборудованный современными машинами, работает в две смены.

— Когда-то мы шили постельное и нательное белье — продукцию, не требующую высокой квалификации. Сейчас в нашем цехе шьют форменную одежду, головные уборы, осужденные шьют мужские брюки, которые экспортируют в Германию, — с гордостью и в то же время с грустью говорит О.Каракай. — Две трети женщин, попавших к нам, наркоманки. Практически никто из них до колонии вообще не работал. Наша задача — научить их швейному мастерству. Заметьте, наркомана, у которого еще сознание от дурмана не отошло. Причем шьем-то мы не наволочки и простыни, а сложную в технологическом плане продукцию. То есть перед нами изначально стоит достаточно непростая задача. Только специалиста подготовим — а ему время подходит освобождаться. И опять все сначала.

У нас есть установленный план, который нужно выполнять. Впрочем, я не стала бы говорить об этом, не будь другой проблемы — проблемы с заказами. Поскольку мы государственное исправительное учреждение, то государство должно принимать участие в размещении у нас заказов для других госучреждений. Я так понимаю. Однако заказы для больниц, для правоохранительных органов почему-то получаем не мы, а коммерческие предприятия. Хотя для нас этот вопрос жизненно важный.

— А если заключенные отказываются работать?

— С заключенными мы проводим разъяснительную работу. Каждая может досрочно освободиться. Для этого нужно немногое: хорошее поведение, добросовестная работа. В специальные карточки, заведенные на каждую осужденную, заносится вся информация, положительная и отрицательная. Комиссия по досрочному освобождению заседала на днях. Рассматривался вопрос заключенной, осужденный на год. Полгода она провела в колонии, особых нареканий в ее адрес не было, и, казалось бы, причин для отказа нет. Но ей отказали.
Женщина проживала с матерью, отношения у них были натянутые. За полгода они не написали друг другу ни одного письма. Куда ей возвращаться после освобождения? Когда мы задали ей этот вопрос, она ответила, что поедет к двоюродной сестре, которая сейчас также отбывает срок в заключении. В квартире живет ее сожитель, ранее судимый за сутенерство. Представляете, приедет туда наша досрочно освобожденная, вернется сестра, приревнует ее к сожителю, они все там и «перебьются». Вот мы и решили отказать, рассудив, пусть лучше один срок полностью отбудет, может, за полгода что-то изменится, — объяснила Ольга Николаевна.

У сотрудников колонии глаз уже наметан. Они могут предсказать, какая дорога после освобождения ждет их подопечных.

Ольга Николаевна рассказала еще одну историю. Эта история поразила меня.

Несколько дней оставалось осужденной до досрочного освобождения. Но при получении посылки с воли она приписала себе к списку разрешенных продуктов пять яиц (их количество как продукта скоропортящегося ограничено). Подделанную запись обнаружили, досрочное освобождение отменили.
— Колония живет по жестким правилам, отступать от которых нельзя, — объясняет О.Каракай. — Каждый проступок должен быть наказан, иначе завтра мою подпись начнут подделывать и дописывать что-нибудь более существенное, чем яйца. Мера проступка не обсуждается. Все подчиняется лишь одному: то, что не разрешено, — запрещено. А в данном случае дело даже не в яйцах. Эта осужденная отбывала наказание за подделку документов. Даже не освободившись, она взялась за прежнее. Значит, она не исправилась и никаких выводов для себя не сделала. О каком же тогда досрочном освобождении могла идти речь?
Начальник тюрьмы — элегантная ухоженная женщина, похожая скорее на хозяйку дамского салона. Я сказала ей об этом. Она улыбнулась:
— Вы помните фильм «Человек с бульвара Капуцинов»? Так и у нас в колонии. Какую картинку покажешь, такое отражение и получишь. Поэтому я и требую от сотрудников показывать заключенным только «положительную картинку», общаться с ними вежливо, в конфликтных ситуациях быть выше, не опускаться до крика и выяснения отношений. Хотя многие заключенные и сами могут послужить примером для подражания. Это вы зимой к нам пришли, видели бы вы их
летом. Красивые, с прическами, макияжем. Причем чем больше у женщины срок, чем дольше она находится в колонии, тем тщательнее она за собой следит. Парадокс, не правда ли? Меня тоже это в свое время очень удивило. Наверное, для женщины психологически тяжело, что восемь — десять ее самых лучших лет проходят на зоне, и таким образом она словно время пытается остановить. На фоне заключенных со стажем женщины, попавшие сюда на год, часто выглядят просто бомжихами. Осужденные-старожилки воспитывают их, приучают к порядку. В колонии есть женщины — зацикленные аккуратистки. Они каждый вечер гладят свои рабочие косынки, шнурки. Да-да, шнурки!
Ольга Николаевна Каракай в этой системе работает давно, колонией, правда, руководит чуть более полугода. Может быть, поэтому должность начальника не успела наложить отпечаток на характер. Дома, утверждает Ольга Николаевна, она далеко не командир, да и на службе из трех мнений часто выбирает четвертое — то, которое возникает в ходе обсуждения проблемы.

— Я стараюсь стимулировать в подчиненных инициативу, творческий подход к работе, — говорит она.
Но при этом, похоже, жесткости и принципиальности ей не занимать. По крайней мере весть о том, что она вернулась с обеда, с совещания, несется впереди нее, эхом разносясь по кабинетам: «Начальник-начальник-начальник…».

Каракай относится к своему учреждению прежде всего как к предприятию, у которого своя специфика и масса проблем. Колония — кривое зеркало нашего общества. Его изъяны, недоработки приобретают здесь более зловещие очертания. За каждого осужденного, считает Каракай, виноват каждый из нас. Это у нас не хватило сил и желания уделить дополнительное время своему или соседскому ребенку, уличному беспризорнику. Мы заняты своими проблемами и не замечаем чужие.
…Закончилась первая смена. Женщины в одинаковых темных куртках и таких же брюках, с бирками на груди выстроились в колонну по пять. Все они абсолютно разные — молодые, пожилые, блондинки, брюнетки, пригожие и неухоженные — все на одно лицо. Что-то неуловимое делает их неимоверно похожими. У каждой из них своя история и, как заплатка на автобиографии, своя жизнь в жизни.

Напротив колонны, в воротах, на расстоянии вытянутой руки, стоят инспектора. Тоже женщины. Тоже в казенной форме, в форменных куртках, сшитых здесь же, в колонии. Но этого не объяснишь и разница в одежде здесь не при чем — сразу видно, эти женщины — вольные, здесь они на работе.
Инспектор, перебирая карточки, называет имена заключенных первой шеренги. Заключенные делают несколько широких шагов и оказываются лицом к лицу с инспекторами. Заключенных ощупывают. Здесь это называется досмотром. Лишь после этого, пройдя сквозь строй инспекторов, они могут разбрестись по «домам».
Дом — это комнаты с кроватями и тумбочками. С одинаковыми безлико-белыми накидками. Никакой индивидуальности, никаких картинок и фотографий на стенах. Все личные вещи, фотоальбомы, все то, что напоминает дом и волю, закрыто в каптерках, в вещевых. Пришел со смены, взял, что нужно, переоделся. Количество личных вещей ограничено. Да это и понятно. Есть заключенные, которые находятся здесь уже восьмой год. Можете представить, каким хозяйством можно обрасти за это время? По новым правилам, на осужденного должно приходиться четыре квадратных метра жилого пространства. Но колония старая, разрастаться ей некуда, поэтому «своего дома» у каждой женщины — всего два с половиной метра. Начальство называет эти помещения общежитиями. Комнаты разные. В одних живет до ста человек, в других — десять. А есть и такие, в которых всего четыре кровати.

— От чего зависит, кому в каком общежитии жить?
Ольгу Николаевну вопрос застал врасплох — ее сознание привыкло ко многим вещам, происходящим на зоне.
— Жить в четырехместном общежитии — привилегия, ее надо заслужить?
— Да нет… За мной с неделю бегала одна из заключенных, просила перевести ее из четырехместной в комнату на сто человек.

В женской колонии №74 находятся женщины, осужденные впервые, это их первое наказание в виде лишения свободы.
— Что поразило вас на зоне? — спросила я у осужденных.
— Меня удивило отношение к заключенным: «Пожалуйста, извините». Словно мы обыкновенные люди, а не осужденные, — поделилась своими впечатлениями Наталья К.
Она детоубийца, но вины своей не признает, говорит, что дело сфабриковано, что внучку покойной приятельницы до смерти не избивала, что девочка упала, сильно ударилась головой, от этого и скончалась в больнице.
В колонии детоубийц не любят. Да это и понятно: у многих на воле остались дети, внуки.
Кузьмина осуждена на восемь лет, но, как и все, надеется на досрочное освобождение. После работы занимается в ПТУ при колонии. По окончании получит диплом швеи, а потом, говорит, примется изучать мастерство закройщика. Времени впереди предостаточно…

А вот Светлана Р. впервые на зоне увидела наркоманов. Она в недоумении: как можно собственными руками убивать себя? Впервые она встретила и людей, у которых нет своего жилья, которым после освобождения некуда будет вернуться.
— Я думала, если у меня есть дом, то и все люди живут так же…
Она убила своего сожителя. Вины не отрицает, только вспомнить не может, как все произошло. Прокручивает в памяти начало скандала: он ударил ее, потом схватился за нож. Они кубарем покатились по кровати, по полу — потом провал в памяти. Помнит только в окровавленных руках нож…
— Здесь многое про себя понимаешь. Всю жизнь заново осмысливаешь. Я написала своему бывшему мужу, попросила у него прощение. Дети сейчас живут с ним. Если он согласится, я бы вернулась и мы попробовали бы начать все заново…

Наталья призналась, что ей сложно отвечать на мои вопросы, ей больше хотелось бы поговорить о Боге. На зоне она стала верующей.
Тему, которая делает любой разговор о тюрьме пикантным, об однополой любви, заключенные не поддержали.
— Если такое и есть, то это личное дело каждого, — ответили мне.

Руководство колонии тоже углубляться в детали не стало:
— Новое законодательство этого не запрещает. Хотя, — заметили при этом, — мы стараемся максимально занять свободное время осужденных.
Жизнь в колонии подчиняется жесткому графику. Основное место в нем, конечно же, занимает работа. Почти все женщины трудятся в швейном цехе. Не бесплатно. Они получают за свой труд деньги, правда, безналичные. Можно отправить перевод или посылку родственникам, оплатить комнату для длительных свиданий… Из зарплаты оплачиваются и судебные иски. Многие осужденные, освобождаясь, увозят с собой от одной до шести тысяч гривень.
Помимо швейного цеха, женщины работают в строительной бригаде. Есть в колонии свои парикмахеры, сапожники, швея в мастерской при общежитии — ремонтировать одежду в цехе запрещено.

Светлана Я., осужденная за сводничество, инвалид второй группы и от работы освобождена, но на общественных началах она выполняет обязанности дневальной в общежитии.
— Я и пользу приношу, и для досрочного освобождения баллы зарабатываю, — говорит она.
Дома ее ждет маленькая дочь. Светлана с мужем попала в автомобильную аварию. Муж скончался, она стала инвалидом. Когда вышла из больницы, узнала, что свекровь продала их квартиру. С маленькой дочуркой она оказалась фактически на улице. Приютила сестра. На пенсию инвалида не разживешься, поэтому, когда ей предложили работу диспетчера — нужно было созвониться с девушкой, а потом поехать, забрать у клиента деньги за оказанные ему сексуальные услуги, — с радостью согласилась. Объявлениями такого рода пестрят газеты. Светлана и предположить не могла, что «непыльная» работа приведет ее на зону.
— Не-е-т, лучше на триста гривень жить, чем опять здесь оказаться, — смеется она.
Она не интересуется, какие преступления совершили женщины, с которыми ей приходится жить бок о бок. Кому прошлое ворошить приятно? К кроватям в общежитии прикреплены бирки, на них указаны имя заключенной и статья, по которой она осуждена.
Хлебным местом в колонии считается кухня. Но работа здесь не из легких в прямом смысле слова: тяжести приходится поднимать немалые. Судите сами: только для первого в два бака нужно залить по четыреста пятьдесят литров воды, нужно наполнить такой же бак для чая, засыпать в него сорок килограммов сахара, выпечь хлеба более чем на тысячу человек из расчета семьсот пятьдесят граммов в сутки на каждого. Вот и считайте, сколько в сумме килограммов получится.
Питание заключенных — это отдельная головная боль Ольги Каракай. Есть утвержденные цены, по которым колония может закупать продукты питания. Цены абсолютно нереальные. Вот, к примеру, мясо должно стоить не более четырнадцати гривень за килограмм, капуста белокочанная — девяносто копеек, свекла — пятьдесят копеек, картошка — восемьдесят пять.

— Ольга Николаевна, где же вы по таким ценам продукты берете?
Начальник колонии адреса называть не стала, лишь улыбнулась:
— Берем…
И протянула мне меню на понедельник. Завтрак: каша овсяная и мясной соус, хлеб, сахар, чай. Обед: салат из свежей капусты, суп с макаронами на мясокостном бульоне, каша пшеничная с мясным соусом, хлеб. Ужин: рыба тушеная, рагу овощное, луковица, хлеб, сахар, чай.
Вот с хозяйственным мылом дела обстоят сложнее. Стоимость, по которой колония может закупать его, не должна превышать двух гривень тридцати копеек за килограмм, что в два раза ниже его рыночной цены. Эту проблему руководство колонии старается озвучить при каждом удобном случае.

Мыло нужно для детского дома. В нем до трех лет воспитываются дети, родившиеся в колонии. Для многих из них эти годы станут лучшими. В детском доме тепло, чисто, очень много игрушек, медперсонал, воспитатели нянчатся с ребятней как с родными. Круглые сутки помогают о них заботиться семнадцать нянечек из числа осужденных. Это, пожалуй, самая завидная работа, которая может быть на зоне. Нянечки живут прямо здесь, только еду получают из общей столовой. Они не контактируют с остальными осужденными, встречаются лишь с мамками, так их здесь называют. Мамки видят своих детей два раза в день по два часа.

Молодые женщины, осужденные больше чем на пять лет, стараются забеременеть (законом предусмотрены ежеквартальные трехдневные свидания с близкими). Беременность дает им дополнительные льготы — они «выходят» в декретный отпуск, когда плод достигает четырехмесячного развития. Они получают улучшенное питание. Правда, некоторые, родив, тут же забывают о ребенке, ведя в заключении вольную жизнь — не работая и не посещая своего ребенка. А после освобождения детей, родившихся в колонии, бывает, находят брошенными на вокзалах или побирающимися по указке непутевой мамки.
Говорят, человек привыкает ко всему. Привыкают заключенные и к жизни за колючей проволокой. Привыкают к тому, что день похож на день. И это однообразие со временем начинает даже нравиться...
 
Lunna Оффлайн

Lunna

visibility
Регистрация
30 Ноябрь 2016
Сообщения
941
Симпатии
6
Баллы
0
#2
Поговорку про суму и тюрьму любит повторять Ольга Каракай, начальник Одесской женской исправительной колонии №74. Истории заключенных многократно ее подтверждают.
Недавно отсюда досрочно освободилась Елена Д. – местная активистка и признанный всеми лидер. Шесть лет за экономическое преступление. Все эти годы женщина мысленно представляла себе жизнь после освобождения, пытаясь решить дилемму: на воле она всегда жила в достатке, там остались друзья – они помогут вновь открыть свое дело, которое станет проездным билетом в безбедную жизнь. Но это значит, снова придется заигрывать с законом. Второй вариант -- жить на зарплату.
История вторая: за сутенерство осудили на два года молодую женщину. До ареста она даже слова такого не знала и уж никак не предполагала, что ее работа – подсудное дело. Став инвалидом после аварии, женщина с радостью приняла предложение работать на телефоне, принимая заказы на девочек, не предполагая, что это противоречит закону. Местная газета пестрела объявлениями подобного толка.


-- Я стараюсь не вчитываться в дела заключенных, -- признается Ольга Каракай. – Не только потому, что наша судебная система далека от совершенства. Главная причина в другом: не зная подробностей преступления, не испытываешь к осужденному личного отношения, что в нашей работе очень важно.
Осужденная за убийство Елена С. тоже старается не лезть в прошлое тех, с кем сидит – и никогда не лезет к ним в душу. Хотя с прошлым и тайнами чужих душ Лене приходится иметь дело постоянно: она – тюремный библиотекарь.


Бессонница или Дьявол на воле


Лена в колонии уже шесть лет и ко всему привыкла: она почти на автомате поднимается при виде начальства, ее перестала раздражать косынка, она научилась быть терпимой к коммунальным неудобствам…
-- Это все мелочи, -- говорит Лена, -- А вот к главному -- к тому, что ты находишься здесь, привыкнуть невозможно. Каждую ночь мне снится, что я освобождаюсь досрочно, осталось два-три дня. И каждую ночь я переживаю эти эмоции.
На воле девушку ждут мама, папа и брат. Девушка в колонии зарабатывает неплохо – около 400 гривень, кормят здесь нормально, самые необходимые вещи можно купить в магазине. Но родители при каждой возможности стараются передать дочери что-нибудь вкусненькое -- на каждое свидание везут из Запорожья домашнюю еду и книги, о которых просила дочь. Что вышло на свободе, Лена узнает из газет и журналов, самое интересное заказывает, а когда заканчивает читать, отдает в фонд тюремной библиотеки. В последний раз родители привезли ей сборник Камю и «Бессоницу или Дьявол на воле» Генри Миллера.
-- Родители у меня школьные учителя, люди уже немолодые, -- рассказывает она, провожая меня в библиотеку, где закончила занятия группа верующих. -- Я, конечно, страдаю от мысли, сколько страданий им причинила.
В прошлой жизни, до того, как случился «перелом» -- так Лена называет то, что с ней произошло: не «убийство», не «преступление» -- «перелом»... Так вот до того, как случился «перелом», она училась в мединституте, на третьем курсе лечебного факультета.
-- Я окончила школу с золотой медалью, а когда поступала в институт, конкурс был 4,8 человека на место. Если все будет хорошо, после освобождения опять в мед пойду, - мечтает она. А пока, чтобы не терять времени, окончила ПТУ, получила специальность закройщика.
Когда Лена попала в колонию, ее сразу определили в библиотеку. Хорошее место, не пыльное, скажет кто-то. На швейной фабрике колонии работать намного сложнее (именно там трудятся большинство заключенных): помимо плана, там требуют качество – шьют там не только простые изделия типа постельного белья, но и технологически сложную форменную одежду по заказу МВД. Тяжелой физически считается работа на кухне: кастрюля для первого блюда – на 60 литров, бак для чая – 90 литров, за смену повар и кухработник столько тяжестей натаскается, что к вечеру мечтают только об одном – добраться до постели. Работа библиотекаря для многих кажется райской: сидишь себе в тишине, книжки листаешь…
-- Да, работа хорошая, -- соглашается Лена. – Читать я всегда любила. Моей любимой книжкой с детства была «Отверженные». Очень нравится чешская и немецкая классика, любимый писатель – Милан Кундера, мастер психологического портрета. Не читали?
Сам тюремный библиотекарь – больше, чем библиотекарь: он еще и психолог. Люди приходят разные: одному нужна книга, другому -- совет, третьему – помощь, письмо, например, надо написать. Лена вспоминает одну такую историю с письмами:
-- Как-то обратилась женщина с просьбой помочь наладить отношения с детьми. Семь лет они отказывались с ней встречаться, она им писала – они не отвечали. Мы вместе написали им еще раз, потом еще и еще. И дети откликнулись. Письмо написать -- дело не сложное, сложно побороть в себе страх в очередной раз получить отказ. Это большая внутренняя работа, на которую способен не каждый. Я стараюсь не лезть в душу людям – если решают поделиться, слушаю, но расспрашивать сама не стану. И осуждать тоже. Как можно судить человека за его вину, если я и свою-то долго не признавала? В тюрьме, как и на воле, есть золотое правило бумеранга: не отталкивай человека, если не хочешь быть отвергнутой тоже.


Кулинарный рецепт для другой жизни


Тем, кто до колонии держал в руках лишь школьные учебники, библиотекарь Лена рекомендует начать читать с «Записок из мертвого дома» Достоевского.
-- В них тонко подмечена психология заключенного, - объясняет она и произносит слово, позаимствованное из лексикона, по крайней мере, середины прошлого века: – Достоевский милостлив к ним. Потом надо читать «Преступление и наказание». Всем нравятся «Братья Карамазовы» -- в романе много размышлений, связанных с религией.
Творческим натурам тюремный библиотекарь предлагает Эмиля Золя. А как-то у нее попросили Франсуа Рабле – женщина не успела дочитать его на воле. Но в тюремной библиотеке его, увы, не оказалось.
-- Ничего, мы нашли выход, -- говорит Лена. -- Заменили Рабле Проспером Мериме.
Есть в библиотеке литература на иностранных языках – на английском, французском. И на полках она отнюдь не пылится, потому что среди осужденных немало тех, кто способен прочесть Шекспира в оригинале: кто-то «в прошлой жизни» окончил специализированную школу иностранных языков, кто-то получил консерваторское образование и успел поездить с концертами по миру, у кого-то родители были военными и пришлось жить за границей… Вот уж действительно: от сумы да от тюрьмы…
Пополняется библиотека добровольными пожертвованиями, и делают их не только библиотекарь Лена и ее родители-учителя. Около четырехсот томов подарила колонии библиотека имени Горького , множество книг передали профессор Наталья Низова из Одесского медуниверситета, известный художник Михаил Пархоменко. Он, кстати, частый гость колонии, недавно устроил в читальном зале библиотеки выставку, уговорив поучаствовать друзей-художников. Те из них, кто впервые переступил порог зоны, были немало удивлены, увидев рядом со своими полотнами вполне приличную живопись заключенных.
Холсты, краску, кисти, нитки для вышивания руководство колонии приобретает за счет бюджета учреждения. А вот периодику – от журналов для рукодельниц до женского глянца -- осужденные выписывают сами.
-- Потом многие из этих журналов оказываются в библиотеке, правда, пока их читают, они становятся все тоньше и тоньше, -- Библиотекарь Лена смеется и разводит руками. – Особенно нравятся кулинарные рецепты -- кто-то вырывает их из журнала, а кто-то переписывает в толстые тетради.
Вырывают и переписывают, чтобы приготовить – когда-нибудь, в другой жизни. Другая жизнь – это воля, о которой тут мечтают все.
-- Я, если честно, немного боюсь освобождения, -- признается Лена. – Здесь я знаю, откуда ждать положительные и отрицательные эмоции, научилась воздвигать невидимые стены. Последнее время стараюсь меньше разговаривать – в самом начале наговорилась. Что будет на воле? Не знаю. Но будет столько нового!
 
Lunna Оффлайн

Lunna

visibility
Регистрация
30 Ноябрь 2016
Сообщения
941
Симпатии
6
Баллы
0
#3
НАЧАЛЬНИК ТЮРЬМЫ


«Все профессии нужны, все профессии важны», - так звучат строчки, запомнившиеся с детства. Вот только, навряд ли кто-то из нас в детстве мечтал стать … начальником тюрьмы.
Ольга Каракай тоже во взрослой жизни не представляла себя руководителем исправительного учреждения. Она готовилась стать экономистом. Но после окончания Нархоза получила распределение в «почтовый ящик» – так загадочно в те времена называли воинские части и тюрьмы. «Ящик» оказался женской колонией. Чтобы попасть на службу, молодому экономисту приходилось проходить через три железных двери: кабинет находился на охраняемой территории.
- И я, и родители были уверенны, что мое столь необычное трудоустройство - временное, а все оказалось иначе, - улыбается Ольга Николаевна и признается: первое впечатление от колонии в ужас не привело. – Это было начало девяностых. На улицах города было грязно, во всем чувствовался распад и разлад. А здесь, за колючей проволокой – чистота и порядок, и все работает как отлаженные часы.
Правда, было одно «но»: когда она называла кавалерам место работы, те от нее шарахались. Впрочем, молодого специалиста такая реакция даже забавляла.
Через какое-то время начинающего экономиста назначили начальником отдела маркетинга, затем – заместителем начальника отдела по производству, главным экономистом управления. Четыре года назад Каракай предложили стать начальником учреждения.


Решение принималось на семейном совете.
- Если бы муж или дочка возразили, я бы, наверное, отказалось. Их мнение в этом вопросе для меня было очень важным: каждый из нас должен был понимать, что новая должность не позволит мне уделять прежнее внимание семье и дому.
- Что в работе на первых порах было особенно сложным?
- Это может показаться странным, но как раз в первое время было гораздо легче, чем сейчас: я еще не настолько глубоко разбиралась в положении дел, поэтому и решения принимала проще. Но, если возникало сомнение, советовалась со специалистами.
- Ольга Николаевна, вы уже четыре года работает в должности начальника колонии. Чем гордитесь?
- За это время в колонии улучшены коммунально-бытовые условия, постоянно перекрашиваем фасады зданий, чтобы они не выглядели угрюмыми. Заключенные, отбывающие у нас наказание, должны знать: в жизни есть не только темная сторона.
- Вы – строгий начальник?
- Надеюсь, что справедливый. Я даже осужденным говорю, что дана им награду, а не в наказание: моя должность подразумевает, как можно больше поощрять людей, показывать им позитивные моменты.
-Это вы сами себе так постановили?
- Да (улыбается). Моя миссия – сделать так, чтобы осужденные никого не винили за то, что попали сюда, чтобы из этой ситуации они взяли максимум положительного. Хотя бы – получили образование. У нас есть ПТУ, школа, в которой проводится обучение по четырем ступеням. В этом учебном году в ПТУ введена новая специальность – специальность парикмахера, и очень многие женщины хотят ее овладеть. Есть рсужденные, которые стремятся получить все четыре профессии, которым мы обучаем.
- Вы пытаетесь изменить заключенных, а вас работа в тюрьме изменила?
- Да. Улицу перехожу исключительно на зеленый свет. Я, конечно, преувеличиваю. Но иногда, когда знакомлюсь с личными делами осужденных, узнаю за какое преступление они отбывают наказание, начинаю совершенно иначе оценивать свои поступки и каждый день благодарю Бога за то, что ты прихожу сюда в качестве сотрудника, а не жителем на многие годы.
- А не было у вас такого, чтобы вы к кому-нибудь из заключенных прикипели?
- К заключенным – нет, а вот к детям – да. У нас на территории учреждения находится Дом ребенка. В нем до трех лет содержатся дети женщин, отбывающих наказание. После трех лет, если мама еще не освобождается, малыш переводится в какое-нибудь детское учреждение. На сегодняшний день у нас сорок два ребенка.
- Каким-то образом вы принимаете участие в устройстве дальнейшей судьбы заключенных?
- Законом предусмотрено трудоустройства и решение жилищных проблем заключенных, покидающих исправительные заведения. За три месяца до конца срока мы наводим справки, обеспечена ли женщина жильем, не возражают ли ее близкие, чтобы после отбытия наказания она проживала с ними на одной жилплощади. Сообщаем в центр занятости, что через три месяца возвращается такой-то человек, что ему нужно оказать помощь в трудоустройстве. И только при наличии ответов, принимаем решение о досрочном освобождении. Но очень часто заключенным попросту некуда возвращаться: пока они отбывают срок, теряются связи с родственниками, жилье перепродается. Иногда в таких случаях женщинам помогают религиозные организации. Плохо, конечно, что в Одессе нет реабилитационного центра для женщин, отбывших срок заключения. Но мы вместе с городскими властями работаем в этом направлении.
- Вы постоянно находитесь в контакте с заключенными. Когда выходите на улицу, не смотрите на прохожих как на потенциальных преступников? Не изменилось у вас вообще отношение к людям?
- Нет. Когда я захожу на охраняемую территорию, я не вижу в женщинах преступников. Они для меня - обычные люди. К тому же, – я уже говорила об этом, – иногда задумываешься, а не поступил бы ты точно также, если бы, не дай Бог, оказался в подобной ситуации? От сумы и от тюрьмы никто не застрахован.
- Какое качество вы больше всего цените в сотрудниках?
- Соблюдение трудовой дисциплины, ответственность. Я могу простить недочеты, допущенные по незнанию, из-за недостатка опыта. Но недисциплинированность не приемлю.
- Интересно, дома вы тоже такая же дисциплинированная? Работа наложила отпечаток на характер?
- Наложила, наложила (смеется)...
-Дома у вас тоже все по полочкам, тоже от членов семьи требуете порядка?
- Когда возвращаюсь с работы, муж сразу говорит дочке: «Ну, все, наша мама дома»... Хотя, переступив порог, я стараюсь перестраиваться. Если забываюсь, мне говорят: «Стоп, стоп! Ты – дома!»
- А что вы делаете, что вашим домашним приходиться вас останавливать?
-Ну, например, уходя на работу, говорю дочке: «Сделать то-то и то-то». А у дочки занятие или другие дела и мое поручение оказывается не выполненным. Я говорю: «Если мама сказала, надо сделать!» Но мне отвечают: «Начальники у нас на работе, а дома – как получится». Дома никого не отчитываю. Дома отдыхаю душой и телом. И то, мимо чего я здесь не могу пройти мимо, дома на это стараюсь не обращать внимание.
- Как вы отдыхаете?
- Мне нравится ходить в «Ваш сад». Посмотришь на цветы – это такая релаксация – и на душе становится легче. А вообще я люблю с книжкой посидеть или, если никого нет дома, ложусь, включаю телевизор на полдня, и смотрю какой-нибудь фильм.
- О чем мечтает начальник женской тюрьмы?
- Чтобы у нас на территории учреждения было красиво (хочу посадить много цветов), чтобы у сотрудников была достойная зарплата и те люди, которые долго работают и не имеют жилья, наконец-то его получили. Хочу, чтобы в моей семье было все хорошо, потому что это также отражается на работе нашего коллективе: когда в семье все в порядке, невольно больше времени и души уделяешь работе.
 
Lunna Оффлайн

Lunna

visibility
Регистрация
30 Ноябрь 2016
Сообщения
941
Симпатии
6
Баллы
0
#4
Даша+Маша

В женскую ИК№74 даже с пропуском пройти сложно. Железная дверь – узкий проход – решетка. Впустили троих. Не имеет значения, сотрудник ты или нет, зайти могут не больше троих человек. Проверили документы. Решетка открылась – ты в другом проходе – решетка закрылась. Опять железная дверь – и ты на зоне. Во дворе пусто. Рядом с одним из зданий женщина на тесно натянутой веревке развешивает белье. Сегодня банный день. Он положен раз в неделю, тогда же можно и постирать. Вещи обычно без присмотра не оставляют - воруют и в тюрьме. Чтобы лишний раз не провоцировать заключенных на это, чтобы не вызывать зависть и не подчеркивать социальное различие, здесь запрещено ажурное белье и одежда, украшенная стразами.

Дежурный офицер проводила меня в школьный класс, из окна которого хорошо виден тюремный дворик. Через несколько минут первая смена заключенных вернулась со швейной фабрики, расположенной здесь же, на территории колонии. Женщины пообедали и теперь занимаются каждая своим делом. Несколько осужденных сидят на скамейках, не суетливо о чем-то разговаривая. Одна из женщин кормит голубей. Мимо них по дворику чинно – туда-сюда - дефилирует молодая пара: девушка с длинными, ниже пояса распущенными волосами цвета ржаного хлеба и высокий, хорошо сложенный коротко стриженный молодой человек. Увидев их, я едва не свернула шею, пока не сообразила, что «молодой человек» - это тоже женщина.

- Когда я только поступила в колонию и еще находилась в карантине, из окна увидела мужчину. И испугалась. Он был в пляжных шлепанцах, в коротких шортах из которых торчали волосатые ноги, в майке, обтягивающей плоскую грудь, - вспоминает свои первые впечатления тюремный библиотекарь Лена. – Он, приветствуя, помахал мне рукой. «Но ведь это женская тюрьма, здесь не может быть мужчин, - пыталась рассуждать я. – Может быть это охранник? Но почему он не в форме?» И лишь потом сообразила, что это женщина.
Лена говорит, что поначалу переживала (еще в прошлой – до того как попала сюда – жизни насмотрелась страшных фильмов про тюрьмы), что ее будут принуждать к сексуальным отношениям. Но вскоре поняла: все опасения были напрасными.

- Мне кажется, что в интимные связи здесь вступают лишь женщины определенной категории. Как правило – малообразованные, - высказывает свое мнение Лена.
- Раньше у нас с этим было строго, - говорит начальник колонии Ольга Каракай. – Сегодня четких распоряжений, запрещающих интимные отношения между заключенными, нет. Но это не означает, что мы потакаем им в этом. Напротив, по возможности, в течение дня стараемся так загрузить различной, в том числе и общественной работой, чтобы ни на что другое у них не оставалось свободного времени.

Хотя, иногда администрация все же идет на уступки. Так, недавно к начальнику тюрьмы обратилась заключенная с ярко выраженным мужским началом, доставлявшая немало хлопот – она постоянно нарушала установленный режим. Женщина попросила переселить ее в общежитие к осужденной, в которую была влюблена, пообещав, что исправиться.
- В колонии существует понятие «семья», но оно не обязательно подразумевает интимные отношения, - поясняет Ольга Николаевна. – В некоторых случаях – это отношения матери и дочери. Женщины делят между собой продукты, которые присылают им из дома, вместе готовят еду (при каждом отделении есть комната приема пищи). Хотя, конечно, есть случаи, когда «семья» строится исключительно на физической близости.
Заключенной переселиться разрешили, предупредив, что если со стороны других осужденных поступят какие-то нарекания, их тут же расселят. И нарушительница после воссоединения со своей любимой действительно стала шелковой.
- Люди такой категории, как правило, всегда держат слово, - делится своими наблюдениями начальник колонии.
Но далеко не всегда все бывает так гладко. Старожилы колонии прекрасно помнят Гришу. Так называла себя заключенная, требуя, чтобы и остальные осужденные обращались к ней не иначе.
- Это был тяжелый случай, - улыбается Ольга Николаевна. – До прибытия Гриши мы были проинформированы, какой «подарочек» нас ждет. По всем медицинским показаниям Гриша проходила как женщина, а на вид была мужик мужиком. На воле на такого, наверное, никто бы и внимания не обратил, а здесь едва ли не очередь стояла. Между женщинами даже бывали случались.
Правда, появление синяка под глазом заключенные объясняли приблизительно так: «Подскользнулся, упал», потому что, пожалуйся одна из сторон конфликта, наказаны были бы обе.
От Гриши в колонии №74 постарались как можно быстрее избавиться.

Влюбилась в… офицершу

Не зря говорят, что любовь – слепа: Олю угораздило влюбиться в… офицершу.
Девушка, похожая на юношу-подростка, сидит передо мной в школьном классе, взахлеб плачет, одной рукой вытирает глаза, другой – нос и рассказывает историю своей безответной, а значит и несчастной любви.
- Я выросла на улице. Милиция ловила меня, возвращала домой, а там до меня никому не было дела – моя мать пила, и я опять уходила на улицу. Меня никогда никто не жалел, никогда никто не обращал на меня внимания, - всхлипывает Оля. – А когда я попала сюда (девушка сидит за употребление наркотиков) Мария Петровна (имена изменены, авт) заменила мне мать. Она разговаривала со мной, переживала, что-то советовала…

Оля в сердцах стучит кулаком по столу. Офицер, ожидавшая меня в коридоре, заглядывает в класс, чтобы убедиться, все ли в порядке. Девушка, не обращая на нее внимания, продолжает свою исповедь:
- Когда Мария Петровна дежурила в нашем отряде ночью, я приходила к ней и мы часами разговаривали… А потом я сказала, что люблю ее, и после этого она стала меня избегать, а потом меня перевели в другой отряд и я больше не могла видеться с ней, только если на улице или в столовой она проходила мимо…
У Оли в это время был роман с осужденной, и совесть девушки-юноши мучилась от угрызений – ведь она изменяла своей любимой офицерше.
- Но и у нее есть муж, - высказывает Оля вслух свое самое главное оправдание.

Проблемы возникали и тогда, когда Оля, забывшись, называла свою подругу Марией и у той начинались настоящие истерика, которую, порой, приходилось «тушить» при помощи медиков.
Олина подруга со дня на день должна освободиться, обещает, что будет ждать свою любимую и требует от нее клятвы верности. Но Оля не может ничего обещать. Ее сердце занято другой. Даже письмо от гражданского мужа, полученное накануне, она до сих пор не прочла. Ей ничего сейчас не интересно, даже судьба пятилетнего сына, оставшегося на воле, ее мало заботит, к тому же уже год, как она о нем ничего не знает.
- Я вскрою себе вены, если Мария Петровна сегодня не поговорит со мной, - обещает девушка.
- Не обращайте внимания, ничего она с собой не сделает, - заверяет меня библиотекарь Лена. – У Оли очень импульсивный характер… Я постоянно пытаюсь ей объяснить, что она и Мария Петровна – люди из разных миров. И что в голову Марии Петровны даже мысль придти не может, что между ней и заключенной могут возникнуть какие-либо отношения, не говоря уже об интимных…
- К сожалению, подобных ситуаций избежать практически невозможно, - считает Ольга Николаевна Каракай. – Мы относимся к ним как к издержкам профессии. В таких случаях надо просто не обращать внимания на происходящее, не подогревать возникшие у заключенной чувства.
- Ольга Николаевна, а не было случаев, чтобы офицер-мужчина влюбился в женщину заключенную, ведь среди них очень многие просто красавицы? – интересуюсь я.
- Вы что?! – недоумевает начальник колонии, но на всякий случай стучит несколько раз по столу. – У нас сотрудники работают по нескольку лет, у всех семьи, да и потом, они просто не представляют себе, что такое возможно…

Хотела убить соперницу

Но, чтобы ни говорила начальник колони, к мужчинам здесь особое отношение. И если на территории тюрьмы появляется новый мужчина - врач или психолог – профессиональный успех ему обеспечен автоматически, о желающих попасть к нему на прием не будет отбоя. Кроме этого, он сразу же становится объектом женских иллюзий, неким прообразом любимого. О любви мечтает здесь каждая. Здесь каждая хочет верить в по-настоящему сказочную, безусловную любовь, поэтому самая рассказываемая в колонии история, ставшая со временем чем-то вроде местной легенды, повествует о верности мужчины, дождавшегося освобождения своей возлюбленной.
История на первый взгляд может показаться банальная: женатый мужчина завел роман с одинокой женщины. Но вскоре между любовниками возникли серьезные чувства. Мужчина даже готов был жениться, да против своей совести пойти не мог: его жена тяжело болела. Он пообещал любимой, что как только супруга закончит свой земной путь, они тут же воссоединятся. Время шло, но в жизни неверного мужа все оставалось по-прежнему. Жена болела, но умирать не собиралась. Тогда ее соперница решила ускорить события. Переодевшись медсестрой, она пришла в дом своего любовника и сделала его супруге смертельную инъекцию. Но - то ли доза была недостаточной, то ли время сводить с жизнью счеты у больной еще не настало - она выжила. Позвонила в поликлинику, пожаловалась, что после «неправильного» укола, сделанного медсестрой, едва не отправилась на тот свет. В поликлинике смекнули, что дело нечистое, сообщили в милицию. Что касается лже-медсестры, узнав, что первая попытка избавиться от соперницы не удалась, она решилась на вторую. Тут-то ее с поличным и взяли.
Но самое удивительное не в этом: мужчина все время, которое женщина отбывала наказание, навещал ее, а после освобождения, развелся с по-прежнему тяжело больной супругой, и женился на своей возлюбленной.
- К сожалению, мужская верность, применительно к нашим подопечным, скорее исключение, чем правило, - говорит Ольга Николаевна. – Очень часто заключенные получают письма, в которых мужья сообщают им о своем намерении развестись.
Редко дожидаются возлюбленных и те женщины, которые, находясь в колонии, клялись отбывающим вместе с ними «женам» и «мужьям» в вечной любви. Обычно, выйдя за колючую проволоку, они тут же стараются вычеркнуть из памяти все прожитые здесь годы.
 
Lunna Оффлайн

Lunna

visibility
Регистрация
30 Ноябрь 2016
Сообщения
941
Симпатии
6
Баллы
0
#5
Тюремное дефиле

За неделю до Дня молодежи в женской колонии №74 некоторые заключенные по доброй воле отказывались от обеда и практически не спали. Но самое удивительное – руководство относилось к этому с пониманием!

Страсти вокруг списка

В эти дни все – и осужденные, и сотрудники в той или иной мере готовились к необычному мероприятию: выпускницы курса портных и парикмахеров ГПТЗ Черноморского учебного центра №74 (работающего на территории тюрьмы) должны были демонстрировать свои дипломные работы - вечерние прически, бальные и коктельные платья. Такого в истории колонии еще не было!
Поначалу многие к затее отнеслись скептически. Но когда платья были практически закончены, колонию охватил творческий ажиотаж. Даже те женщины, которые не учились в профессионально-техническом заведении, предлагали себя в помощницы – сшить бальное платье дело кропотливое и не быстрое. А когда дошло до составления списка моделей, страсти разгорелись не шуточные.
- Каждая дипломница старалась вписать в список свою подружку. Началась спекуляция: ты будешь демонстрировать мое платье, но за это… Если на воле отношения строятся по схеме товар-деньги-товар, то в тюрьме – товар-товар-товар. И главная единица измерения – это сигареты, - рассказывает Ольга Каракай, начальник колонии №74.

Туфельки для осужденных

Список «почистили», вычеркнув из него несколько девушек.
- У нас к ним были нарекания, - пояснила Каракай.
Ольга Николаевна нарисовала схему: в каком порядке и как должны ходить модели по сцене, сама подобрала музыку, записала на диск и передала своим подчиненным. Три дня после рабочей смены осужденные учились дефилировать. И тут возник вопрос: к вечерним платьям – само собой – нужна обувь на каблуке, но в колонии она запрещена! Руководство решило пойти на небольшое нарушение, разрешив женщинам офицерам принесли кто что может. Несколько пар выделила из своего гардероба и начальник тюрьмы. В день показа руководство дало добро, разрешив воспользоваться лаками для волос (он тоже запрещен). До этого замысловатые вечерние прически учащиеся парикмахерского курса делали без фиксатора. Но с таким преподавателем, как у них, возможны и не такие профессиональные чудеса. Парикмахерское искусство заключенным женской колонии №74 преподает автор восьми учебников Людмила Гутиря.

За день до показа кинулись, что неплохо было бы оформить сцену.
- Купили рулон ткани, двести надувных шариков и осужденные поздно вечером, после работы, после того, как закончилась генеральная репетиция, декорировали сцену, надували шары. В эти дни никто не считался со своим личным временем, настолько подготовка к мероприятию увлекла всех. Одна из моделей до утра делала колье и коронку из швейной фурнитуры, скрепляя звенья леской. Получилось очень красиво! - говорит Ольга Каракай.

Не сразу признали

И вот, наконец, день показа. Зал клуба колонии, конечно же, был переполнен. Когда на сцене появились ведущие – все замерли – красавицы, да и только, им бы на настоящих балах танцевать, а не за решеткой сидеть! И вот, начался показ. Одна за другой, соблюдая все правила дефиле, выходили модели. Нина Крюкова, директор ГПТЗ комментировала наряды, прически, называя имена их исполнителей и моделей. На одних девушек зал реагировал дружными восторженными возгласами, в адрес других раздавались одиночные выкрики:
-Ты просто красавица!
Но стоило на сцене появиться высокой худощавой модели в платье сиреневого цвета и копной локонов на голове, осужденные начинали хохотать. Оказалось, что эта женщина – бригадир строительной бригады, у нее жесткий мужской характер, и она никогда не заботилась о том, чтобы выглядеть женственно. Ее даже многие офицеры не сразу признали, с недоумением переспрашивая друг друга: она это или не она.
- Поначалу мы планировали сделать не просто показ, а конкурс на лучшую модель, но потом решили, что это будет не справедливо, ведь все очень старались, готовясь к этому мероприятию! Да и с точки зрения воспитательной работы это было бы не верно. Думаю, после этого мероприятия многие заключенные захотят получить профессию, - считает Каракай.

Костюм для свободы
После окончания показа, моделей окружили их подруги и гости, Девушки с готовностью делились секретами:
- Вы думали, что блеск на теле и на волосах – это специальное косметическое средство? - это мы блестящую ткань потерли, с нее блести и осыпались…
- Нам здесь не положено одеваться так, как хотелось бы. На работу ходим в халатах и косынках, а в свободное время – в спортивных костюмах. Но мы смотрим, во что одеты преподаватели, спрашиваем, сколько что стоит, а потом с девочками обсуждаем – нравится или нет, хотели бы тоже такое носить, - рассказывает Аля.
А Таня уже нарисовала эскиз костюма, который сошьет к освобождению из заключения. Правда, с цветом она пока не определилось:
- Мне еще полтора года сидеть, вкус сто раз поменяться может, а фасон – навряд ли: мне всегда нравились строгие классические костюмы.

Тюремная мода

Осужденные с интересом следят за модой, изучая новые тенденции по журналам – какую-то периодику получает тюремная библиотека, что-то женщины выписывают сами. И, несмотря на жесткие ограничения, касающиеся одежды, в тюрьме есть своя мода.
- Мы делаем на футболках вышивки, аппликации из вязанных крючком цветов, обрезаем спортивные штаны, изменяя форму брючины. Чем фирменней спортивный костюм, кроссовки, тем считается круче. Но на отношении к человеку это никак не отражается, - рассказывает Женя.
К самодельным украшениям одежды руководство колонии относится снисходительно. Но до тех пор, пока модница ведет себя примерно. А вот ажурное белье в колонии строго запрещено – здесь нельзя выделяться, это вызывает не только зависть, но и раздражение.
С приходом весны в колонии пошла мода на загар.
- Мы боремся с этим. Почему? Как на воле, так и в местах заключения существуют общепринятые нормы поведения, вы же не ходите по городу в купальнике, - объясняет Ольга Каракай.
Как бы то ни было, женщины и в тюрьме остаются женщинами. Они подгоняют под фигуру форменные халаты, укорачивают их и чем дольше находятся в заключение, тем тщательнее следят за собой.
 
Lunna Оффлайн

Lunna

visibility
Регистрация
30 Ноябрь 2016
Сообщения
941
Симпатии
6
Баллы
0
#6
Новый год за колючей проволокой

В женской колонии №74 к Новому году готовились, как положено: мишурой украшали жилые помещения и одежду, с помощью бумажных бигудей наводили кудри и, пользуясь всего лишь маленьким, стаканным кипятильником готовили салаты и торты – и даже заливное с голубцами - для настоящего праздничного стола.

Елка для победителей

Тридцать первого декабря в женской колонии №74 с утра царило праздничное настроение. Во дворе, рядом с жилым помещением, которое здесь называют «домом» было многолюдно - осужденные в этот день не работали: производственные показатели были выполнены, вот администрация исправительного заведения и решила дать женщинам выходной.
- С праздником, счастья вам… здоровья… любви, - желали нам с разных сторон. Иногда кто-то добавлял, - и денег тоже…
У входа в жилой корпус красовалась невысокая сосна, украшенная редкими елочными игрушками и закрученными в «бантик» фантиками. Настоящие – то есть праздничные елки - были установлены в клубе и в общежитии второго отделения. Накануне Нового года в колонии был проведен конкурс стенных газет – первое место и лесную красавицу в виде приза получило второе отделение. Проигравшие, может быть, и расстроились, но это ничуть не отразилось на оформлении жилых комнат. Повсюду, даже на спинках двухъярусных железных кроватей висела мишуру и елочные игрушки.

Праздничный обед
Новый год и здесь не мыслим без праздничного стола. Администрация
колонии запланировала его на первое января: на обед - жареные котлеты, булочки, гречка – в колонии это считается праздничным блюдом - компоты, яблоки, конфеты и, конечно же, салат оливье, правда без майонеза. А вечером заключенные полакомятся жареными бычками
По уставу, завтракать, обедать и ужинать заключенные должны строго по расписанию и только в общей столовой. Тем не менее, у каждой осужденной есть возможность приготовить себе еду, не требуемую термической обработки. Для этого в каждом отделении предусмотрена небольшая комната для приема пищи. В ней несколько столов, разделочные доски, розетки. Из кухонной техники осужденным разрешено пользоваться лишь маленькими, стаканными кипятильниками. Это невероятно, но именно с их помощью здесь и создаются кулинарные шедевры.


Сладкая вишня и заливное


На все второе отделение всего лишь два ножа, пару пластмассовых терок, поэтому заключенным приходиться занимать очередь. Выписанные из журналов и известные еще на воле рецепты женщины вынуждены слегка изменять, поскольку многие продукты в колонии запрещены, например, яйца. Поэтому в «Оливье», без которого не обходится праздничный стол даже за колючей проволокой, вместо яиц добавляются макароны «Мивина». «Мивина» вообще самый распространенный ингредиент для многих здешних блюд. «Мивину»-пюре добавляют в салат «Мимоза». Потребовалась изобретательность и при приготовлении … заливного из рыбы и курицы.
- На самом деле, ничего сложного, - улыбается Татьяна Щербатюк. – Я взяла баночку шпрот, консервированную в масле, шпроты выложила, в «юшку» разбавила водой, добавила желатинчик, закипятила в стакане и залила рыбу. По такому же принципу (используя куриную тушенку) приготовила заливное из курицы. Правда с желатином пришлось повозиться: я выбирала его по крупицам из порошка фруктового желе.
До того, как попасть в колонию, Татьяна накрывала свадебные столы! Некоторыми кулинарными рецептами из «прошлой жизни» она пользуется и здесь:
- Очень простой рецепт «Вишенка». На порцию берется две пачки лимонных вафель и баночка сырой сгущенки – все это перемешивается, потом делаем шарики, в серединку кладем орех. Нужен краситель красный и желтый - у нас не было, поэтому добавили немного фруктового желе, обваляли в сахаре, воткнули иголочки от сосны и вот смотрите, какая красота получилась! Это тоже свадебный рецепт.
Вишня, действительно – загляденье!
Татьяна вспомнив о доме, едва сдерживает слезы:
- Я здесь уже два года, впереди еще шесть! К этому нельзя привыкнуть - душа каждого из нас – дома. На воле меня ждет дочь, сын, внук…
- Да, к этому не привыкнешь, – соглашается с Татьяной пожилая заключенная. – Казалось бы, у нас тоже праздник – и отряды украсили и еду почти домашнюю приготовили. Но у нее нет вкуса свободы.


Вареники из… хлеба


Кулинарная изобретательность заключенных не знает границ. Пользуясь стаканом и кипятильником, они готовят котлеты. Для этого из тушенки, перловой крупы и яичного порошка делается фарш. А дальше – дело техники: в стакане кипятится растительное масло, в нем и доводят котлеты до готовности.
А вот необычный рецепт вареников. Мука, естественно, здесь - запрещенный продукт. Да, в принципе, она и не нужна, ведь заключенным разрешается готовить лишь блюда, не требующие термической обработки. Но, как говорят, охота пуще неволи. Женщины берут хлебную мякоть, разводят яичный порошок и замешивают что-то вроде теста. А дальше – все как обычно: начиняется фаршем из тушенки или картошкой-пюре «Мивина», лепятся и варятся все в том же стакане при помощи все того же кипятильника. Но на новогоднем праздничном столе ни вареников, ни котлет не будет. Дело в том, что в «отоварке» не было яичного порошка. «Отоваркой» заключенные называют магазин на территории колонии. В нем на «виртуальные» деньги, заработанные здесь, они могут приобрести продукты питание и предметы первой необходимости. Товар продается без торговой наценки. Может быть поэтому, сотрудники колонии в нем отовариваться не могут.

Праздничные рецепты

В каждом отделении нас ждали, чтобы похвастаться своими блюдами. Как правило, это было пять-шесть наименований салатов и самые разнообразные торты, в основе которых - медовые и вафельные коржи.
- Медовые коржи нужно обмакнуть в соке из-под ананасов и помазать кремом. Для крема взбиваем сгущенку вареную, белую - любую и сливочное масло. Пересыпаем коржи изюмом, кладем кусочки банана, ананаса, орех, сверху все посыпаем ореховой крошкой, посыпаем кокосовой стружкой - новогодний торт готов, - рассказывает свой рецепт Оксана Грибова. Девушка демонстрирует еще один шедевр – это яркий, украшенный дольками мандарина орехами, мармеладом рулет. – Шоколадное печенье перетираем в крошку и перемешиваем со сливочным маслом, сгущенкой и какао. Выкладываем все это на пленочку, заворачиваем, кладем на некоторое время в холодильник, чтобы «схватилось», а потом массой из киселя, масла и сгущенки делаем узоры и надписи.
- Здесь у каждой женщины, точно так же, как и на воле, есть несколько подруг. После общего ужина, они и соберутся за свой праздничный стол, - говорит Валентина Белкина.

Элитное отделение

А с девяти до одиннадцати вечера в колонии концерт. Его приготовило десятое отделение. По сценарию (его написали сами) в гости в колонию должны заглянуть не только Дед Мороз со Снегурочкой, но и знаменитые артисты, например группа «ВВ». Заключенные даже сценические костюмы музыкантов, украшенные бисером и пайетками, сшили.
- Наше отделение работает в закройном цехе, вот мы и попросили выписать нам отходы и из них сшили костюмы, - наперебой рассказывают женщины.
Они называют свое отделение элитным и приглашают пройтись по комнатам:
- Мы скинулись и заказывали в отделение тюль на окна, занавесочки на спинки кроватей. Купили ткань и сшили чехлы на стулья, скатерти на столы в комнату для приема пищи. Посмотрите, как у нас красиво!
Действительно, такого больше в колонии не увидишь нигде: роспись на стенах небольшого помещения мастерски имитирует каменную кладку, в нарисованном камине «горит» огонь. Восторг сдержать просто невозможно! Довольные нашей реакцией, женщины разулыбались:
- Даже год хочется провести здесь в человеческих условиях!

Отблески фейерверка

- Со стороны может показаться, что жизнь в колонии – сплошной праздник: дефиле, торты, уютные помещения, - высказываю свои опасения начальнику колонии Ольге Каракай.
- Осужденные, наказаны уже тем, что лишены свободы, что обречены изо дня в день на протяжении нескольких лет видеть одни и те же лица, общаться с одними и те ми же людьми, - высказывает свое мнение Ольга Николаевна. – Поэтому не справедливо наказывать их еще и лишением элементарных человеческих радостей и нормальных бытовых условий. Да и потом, женщина, находясь в местах лишения свободы не должна забывать о своем главном предназначении - быть хранительницей семейного очага, она не должна озлобиться на весь мир. Именно поэтому администрация колонии всегда идет навстречу инициативе заключенных, желающий заняться творчеством и сделать жилые помещения более уютными и в такие праздники, как Новый год, допускает небольшие нарушение устава: обычно отбой в колонии в 23 часа. Но в новогоднюю ночь мы разрешаем заключенным в полночь выйти на территорию жилой зоны, чтобы посмотреть на праздничные салюты – это еще одно напоминание о свободе. А после этого – отбой.
 
Lunna Оффлайн

Lunna

visibility
Регистрация
30 Ноябрь 2016
Сообщения
941
Симпатии
6
Баллы
0
#7
Илма
"Мое фанданго"

День десятый (19 лет - обратный отсчёт)
Сегодня я разговаривала с мамой.

Когда всё началось - я пыталась ей рассказать, потом ещё пыталась рассказать подругам (какая я была дура!) МНЕ НИКТО НЕ ПОВЕРИЛ! Это трудно понять - ведь тем, кто с этим не сталкивался кажется, что уж "меня то не проведёшь"! Какая самоуверенность! Он пустил пыль в глаза всем - кого я знала - и всех от меня этим изолировал, потому что как вы можете общаться с человеком, лицо которого каменеет, как только вы затрагиваете определённую тему? Ты говоришь, как с глухими, и постепенно приходишь к выводу, что надо постоянно притворяться и говорить не о том, что бы сохранить хоть какое то общение. Сейчас мне это уже не нужно.

У меня никогда не было синяков. Только по бокам.И на спине. Но ведь спину никому не видно, а открытые платья он не разрешает мне одевать

Мама тоже мне не верит.Она сразу становится чем то очень занята.У меня навязчивая идея, а с больными лучше не говорить на темы этих идей . Так сказал ей он. И она верит.

У него во рту было лезвие. Он целовал меня и резал. Порезы потом страшно саднили,
но я терпела. Я никогда не плакала при нём, потому что его это приводит в бешеную ярость.
Сегодня ночью мне приснилось,что у меня есть дети. Какое счастье, что их у меня нет.

Я знаю - я не должна это терпеть, я должна что то придумать, но ЧТО ?

день девятый (19 лет)-обратный отсчёт

Я никогда не задумывалась над тем, что именно толкает обычных людей на преступление.

Как случается так, что обычный человек,который ест спит и ходит на работу вдруг берёт и убивает того, кто рядом (обдуманно или в состоянии аффекта?)
Я была красивой. Вернее, когда то я была красивой. Сейчас у меня бледное и равнодушное лицо.
Я знаю,что должна что то сделать, что бы вернуть себе свой смех.Он никогда не отпустит меня - и это просто понять. Если ты вынужден играть и притворяться,то, когда находится человек, с которым ты можешь быть собой - ты вцепляешься в него, и не можешь его отпустить.
Но я всё равно уйду. Даже выход в небо - всё равно выход.
Когда то я винила себя. Думала, что не надо его раздражать,что надо попытаться понять. Что видимо "есть повод" - в конце концов все его друзья пытаются лезть мне под юбку. Я перестала с ним ходить в гости и на улицу. Я всё время сижу дома.

Странно, но всё что происходит приводит меня в состояние обратное тому, что он ожидает.
Что делать, когда тебе больно каждый день и никто не верит,и некуда уйти?
Произошёл перелом не в ту сторону. Он ждёт полного подчинения и тупого страха. Но этого не будет никогда. Я стала очень хитрой и молчаливой.

Я думаю . Не мешайте мне.

День восьмой -(19 лет-обратный отсчёт)

Сегодня я ходила ко врачу. Потому что заболела.
Врач видел синяки и спросил - что это. Я умею молчать Потому что если б начала говорить - непременно бы расплакалась, а я никогда не плачу при чужих.
Я сказала, что упала.

Хорошо, что у меня нет детей. Когда я забеременела,я так радовалась, теперь я думаю, что хорошо, что всё так вышло.

Перелом произошёл в тот день, когда у меня случился выкидыш. Тогда он в первый раз испугался. Он плакал и говорил, что очень любит меня и никогда так больше не будет. И я вдруг ясно представила, что однажды он забъёт меня до смерти, а потом так же будет стоять на коленях и плакать - но мне будет уже всё равно.

Я любила многих мужчин. Многие любили меня - но как вышло, что на меня нашло такое затмение, что я вышла замуж именно за него?
И как вышло, что я теперь даже не замечаю его красоты и испытываю счастье только то того, что сегодня он меня не трогал?

Я проснулась ночью.Мысль была как озарение:
НАДО ВСЁ ПРОДУМАТЬ ТАК, ЧТО БЫ ОНИ НИЧЕГО НЕ СМОГЛИ ДОКАЗАТЬ.

А я умная девочка.
Ты ещё не знаешь, дорогой, НАСКОЛЬКО я умная девочка

..........

Я опять в КПЗ. Я жду этапного дня. Мой день - пятница. Никто не будет просто так гонять "автозек".
Хорошо, что Женя приходит. После объявления меры пресечения в суде он сказал мне - ты проиграла сражение, но проигранное сражение - не есть ПРОИГРАННАЯ ВОЙНА!.
Точно. Нельзя, нельзя, нельзя раскисать.
И я не буду. Это не поможет.
В пятницу меня забирают в СИЗО. В автозеке ещё где то десять человек. Я знаю - меня везут в тюрьму, но я держусь. Мне страшно. Конечно, страшно, но разве я могу сейчас пускать сопли ?

Приехали. Нас выводят.
Комната. Она называется "сборка". В сборке собираются все этапы - все кого привезли после следственных действий- очных ставок, ознокомлений с делом, результатами экспертиз итд. С десяти КПЗ на сборке около ста человек.
Мы ждём досмотра.
Комната. Шесть конвойных. "вещи на стол" - они копаются в моих шмотках на предмет "нычек". Нычек у меня нет - только сигареты. Врассыпку в пакете. На личный осмотр - "раздеться" - я здесь первый раз, но мне уже понятно, что дальше я буду стараться избегать этой процедуры. Как - я подумаю. Я узнаю.
Меня возвращают в сборку. Мы все ждём "режимника" - режимник разводит по камерам, согласно режиму, указанному в твоей карте.
На это ушло много времени. Ужасно много.
Меня ведут в камеру. Я до сих пор не могу поверить, что я всё таки здесь.
Дверь закрывается. Теперь - держаться.

В камере много баб. Я не знаю, сколько точно, но где то 80 наверное. Нары в три этажа.
Я иду к дальним внизу - они свободные. Кидаю рюкзак и ложусь. Сейчас копаться в вещах неохота. Разговоры постепенно затихают. Новенькие всегда вызывают интерес.
Я вынимаю из рюкзака кипятильник. Ставлю на тумбочку кружку с обмотаной ручкой и кладу в неё ложку. Кипятильник - это хорошо.
Я не знаю, что делать дальше - я просто жду.
Мне уже не страшно. Какой смысл бояться если всё равно не можешь выйти?

Ко мне подходит красивая плотная женщина лет тридцати " Как зовут?"
Я отвечаю ей. Достаю сигареты - протягиваю. Её зовут Альфия. Она красивая татарка и говорит так, что я успокаиваюсь. Потом она отходит.

Проходит ещё время, прежде чем ко мне подходит другая баба - у неё плоское лицо, широкая кость. Она невысокая и очень крепкая. Сокамерницы зовут её Мотька.

"Какая у нас красивенькая девулька появилась..." - Всё. Началось. Я знаю, что она будет доёбываться, пока не заварит бучу. Я должна этого избегать.
" ну чо, девулька, откуда мы такие сладенькие? " - сзади за её спиной худенькая девушка с острым носиком и лицом мыши.
Мотька подходит ближе. я сжимаю кипятильник в кармане. Я не знаю, что мне делать. Прошло слишком мало времени - за меня никто рубиться не будет. У меня нет "семьи".

В женской тюрьме живут "семьями". Внутри семьи все делят передачи и поддерживают друг друга. Семью определяет не статья, а социальный статус по воле. Без семьи здесь не выживают. Все глупые фильмы и романы о женской тюрьме и о том, как "один в поле воин" - просто херь.
В женском СИЗО нет законов и авторитетов. Нет понятий. Здесь творится беспредел. Здесь режут, бъют и сажают на ерши - по причине и без, 90 % сидящих в СИЗО - это убийцы - бытовушницы. (аффект, опьянение,тяжкие телесные со смертельным исходом итд) остальные десять процентов сидят за грабёж и хулиганку.

У меня нет семьи. Поэтому я сжимаю в кармане кипятильник (если подойдёшь ближе и замахнёшья - я воткну тебе его в промежность, сука!) и прошу у бога, что б эта баба отошла.
Я достаю сигареты. Много. Протягиваю ей (уйди!). Она берёт. Разворачивается, собирается уйти. Я вздыхаю. Я так сжала кипятильник, что с трудом разжимаю руку в кармане.

Вдруг она резко останавливается и идёт назад.
"А чо так мало? Тебе жалко? Для нас жалко? Ты жадная сучка" - Она дёргает меня с нар и рывком за свитер поднимает на ноги. Чёрт, сильная.
Я смотрю ей в глаза - я не жду. Откидываю голову назад и бью лбом ей в нос. Кровь. Сразу и много. Получи, тварь!
"Эта сука мне нос сломала!!!" - и тут же , как по команде, её "семейницы" кидаются на меня.
Человек пятнадцать. Я теряю равновесие и падаю.
Альфия что-то кричит и тут же я не вижу, а скорее чувствую, что кто-то оттаскивает от меня "мышь" которая вцепилась в волосы.
Дверь открывается. Забегают конвойные.
Но здесь сразу - тишина. Я поднимаюсь с пола. Мне повезло, за меня кто-то "впрягся". я не знаю кто.

Врач изолятора спрашивает меня , как это случилось. Я отвечаю - упала. Она кивает. Она слышит это почти каждый день. Пока я никого не вложила - у меня есть шанс выжить. Стукачке шанса нет.
У меня только рассечение брови - но крови много. Я "блидер" - человек, у которого из самой ничтожной ранки будет сильно течь.

Меня возвращают в камеру. Я иду по проходу. Тишина, но на меня никто не смотрит - для них меня уже нет. Я понимаю это.
 
nata74 Оффлайн

nata74

visibility
Регистрация
17 Февраль 2011
Сообщения
4,613
Симпатии
313
Баллы
83
Адрес
Подмосковья
#8
"Матросская тишина». 1974 год. Из окон мужского корпуса видна часть окна корпуса женского. Там в камере выбирают заключенную, раздвигают ей ноги и поднимают на руках так, чтобы было видно столпившимся у окон напротив мужчинам-заключенным.
Спустя несколько минут по протянутой между окнами веревке из мужского корпуса в женский передают пакетики со спермой. Беременных тогда выпускали по амнистии, так что женщины стремились забеременеть любыми путями.

Четыре бывшие заключенные согласились рассказать о случаях насилия, которое происходило с ними или на их глазах. Две рассказчицы принадлежат к так называемым «опущенным», очень боятся вернуться в тюрьму снова и согласились рассказать свои истории под диктофон только бывшей заключеннойСветлане Тарасовой.
Александра Белоус, бывшая заключенная по статье 159 УК («мошенничество»)
В женской тюрьме самой страшной статьей считается детоубийство или насилие в отношении детей. Если сокамерницы узнают, что ты сидишь за это, тебя будут опускать до последнего. Как-то к нам в камеру завели азиатку, которая родила ребенка в аэропорту и выкинула его в мусорный бак. Нас сидело человек сорок, и половина, в которой были и экономические, хотели эту девушку опустить. То есть постричь ее или на нее пописать. И ведь эта женщина, опущенная, постриженная, она даже не сможет уйти в другую камеру (а у мужиков в таких случаях переводят в камеры к таким же), она будет сидеть на таком положении, у параши, под шконкой, до конца. И потом уедет по этапу из СИЗО на зону, и если, не дай бог, там узнают обстоятельства, над ней могут продолжить глумиться.Как-то к нам приехала девочка из Барнаула, малолетка, но какое-то время сидела со взрослыми. Она рассказывала, что у них там статус в камере определяет тот секс, которым ты вообще в своей жизни занималась. Если ты занималась анальным, ты автоматически становилась опущенной. Мне, когда я эту историю услышала, она показалась верхом ужаса. Я не могла себе представить, что во взрослой камере меня подтянет на поляну старшая и будет спрашивать, какими видами секса со своим мужем я занималась.
Но потом меня перевели в камеру к несовершеннолетним, я два года была у них старшей. Это правда, они отличаются особой жестокостью. Есть даже такой анекдот. Он очень похабный, очень. «Тюрьма. Малолетки пишут смотрящему письмо: дорогой смотрящий, вчера заехал к нам первоход, оказался сукой, мы его опустили. Но за него впряглись другие и опустили нас. Дорогой смотрящий, так как нас опустили по беспределу, мы хотим получить право опустить тех, кто нас опустил».Помню, в камере была девочка, которая не сидела за общим столом просто потому, что проговорилась, будто занималась с каким-то мальчиком оральным сексом. То, что в старших классах школы считается самым крутым, в тюрьме, наоборот, опускает тебя. Эта девочка подвергалась постоянным унижениям и оскорблениям. А история со шваброй чего стоит? И надо сказать, что администрация обо всех этих случаях знает, конечно. И всячески их культивирует. И поощряет систему, когда старшим становится самый жестокий. И на малолетке, и у взрослых. Помню, у нас еще во взрослой камере старшая собралась на этап, об этом стало известно за пару месяцев. Так надзиратели ходили и высматривали, кто как себя вел. Старшей поставили ту, которая громче всех материлась и чаще всех распускала руки. Я вот только до сих пор не могу понять — зачем?!
Светлана Тарасова, бывшая заключенная по статье 159 УК («мошенничество»)У меня было четыре ходки, первая за кражу. В 12 умерла мама, а в 13 меня поймали, мы говорим не менты («менты» ‒ это ведь слово, которым они и сами гордятся уже), мусора. Я вытащила в автобусе из сумки кошелек, а скинуть не успела. Вот меня и повязали. Я тогда жила в маленьком городишке под Ростовом-на-Дону и стала там большой знаменитостью, про меня даже в газете написали. Я была не просто самой юной преступницей, но еще и обладательницей редкой профессии, ведь большинство карманников — мужчины. В общем, мне повезло, потому что там на весь город была только одна женская камера. И сидели там взрослые уже женщины, которые научили меня, как правильно вести себя и в СИЗО, и в колонии для малолетних. Так что никаких ужасов со мной не происходило.
Когда я сидела во второй раз, со мной была девочка-цыганка, она называла себя Степой. Мы очень подружились, курили вместе. Степа говорила, что сидит за убийство отца, которыйее избивал. Но как-то мне надзирательница сказала, что на самом деле Степа — детоубийца. Знала ведь, зараза, кому сказать. Я попросила показать мне дело, из которого следовало, что Степа утопила ребенка своей подруги. Из ревности или еще из-за чего, не знаю. Но факт остается фактом, я ужасно разозлилась. Я не люблю детоубийц. Считаю, что ради таких только надо мораторий на смертную казнь отменить. Я не имею права так говорить, я сама почти всю жизнь провела там. Но я так считаю и мнение свое менять не буду. Но на Степу тогда обиделась больше за предательство. Всю эту историю узнала наша соседка, а мы тогда втроем сидели. Избили мы Степу тогда очень сильно. Она потом на ремне повеситься пыталась.А сейчас сидела в Егорьевске два года, вот только в 2010 году вышла. Набрала кредитов в восьми банках на два миллиона рублей, так что посадили меня за мошенничество, да еще и всей тюрьмой пытались выведать, где у меня деньги лежат. Когда надзирательница впустила меня и стала закрывать дверь, она не заметила мою ногу и вот этой железной огромной дверью меня ударила — аж до крови. Я заорала. А она покрыла меня матом. Я поворачиваюсь, а у меня башню сорвало. Пошла, говорю, сама на хуй. Для нее это полный пипец. Так что она еще громче заорала, что сейчас сгноит меня и вообще. Я говорю: посыпь мне на одно место соли — ну, я ей сказала, на какое место, ‒ и слижи. В общем, мне выписали за это сразу 15 суток карцера. Избили — по пяткам резиновой дубинкой, чтобы не было следов. Профессионалы своего дела, что тут скажешь! Оставили на полу — там дажематраса не было. А у меня еще месячные некстати начались, пришлось рвать блузку (в своей же одежде сидишь) и подкладываться. Ну, зато я после карцера получила затемнение в легких и уехала на несколько месяцев в госпиталь. А вышла из госпиталя и пошла к батюшке. Рассказала ему все как на духу. Так что вы думаете? На следующий день меня к оперу вызвали, он мне всю мою исповедь зачитал. Так что я больше в церковь там не ходила.
Меня к тому времени перевели в камеру, где нас сидело трое. А через стенку были малолетки. Как сейчас помню, Нина — москвичка, скинхедка, они с друзьями избили узбека и его трехлетнюю дочку цепями. Узбек выжил, а дочка его умерла. Вторую девочку звали Наташа. Она была из подмосковного города Шатура. Так она ребенка отравила ртутью, а потом еще и заморозила. Они там все, в Шатуре, такие. И еще две какие-то девицы с нимисидели. А потом к ним привели девочку, ее Леной звали. Она приехала к ним, забитая, из какой-то деревни, сидела за убийство отца. Вроде она резала что-то, а отец подошел к ней сзади и схватил за волосы, ну она его и прирезала. Я не хочу ни осуждать, ни оправдывать. Суд это уже за меня сделал. Только она не вызывала у меня таких эмоций, как эти детоубийцы. Нина у них была мама хаты такая. И начала эту Лену гнобить. За глупость, за оканья — эта ведь из деревни. То есть ни за что фактически. Кашу кидают в парашу — иди ешь. Зубы чистить, так ей щетку в параше искупают и заставляют чистить. Писает и заставляет ее языком вытирать. Макают ее башкой в парашу. Лена так орала, ‒ конечно, надзиратели все слышали. К тому же там, в Егорьевске, волчки с двух сторон стоят, вся камера просматривается. А у нас с ними кабур был — дырка в стене между камерами, чтобы переговариваться. Мы им раз сказали прекратить, два сказали ‒ они кабур со своей стороны и заткнули. Ну, мы надзирателям сказали. Надзиратели ничего не сделали. Тогда мы обратились к положенцу, Витей его звали, чтобы он разобрался, телефонов у нас не было, но мы дороги тянули. Через день Лену эту оставили в покое.
 

Сейчас читают (Участников: 1, Гостей: 0)