Женские истории

Lunna · 2 Декабрь 2016

Женские истории
Обыкновенный садизм

ДОКТОР МЕНГЕЛЕ И ДРУГИЕ
Я никогда не отличалась слабым здоровьем, и даже наоборот. Но, оказавшись в новой камере, я сдала. До этого я видела больных женщин, и их было очень жаль. Но в тюрьме есть только одно средство от всех болезней. Это – таблетка обыкновенного анальгина. У вас давление – вот, пожалуйста, анальгин, живот – тоже анальгин, сердце болит – извините, у нас только анальгин.

У меня всё оказалось просто: плохое питание и малая подвижность привели к сильнейшему обострению гастрита, и стала болеть печень, и это в 25 лет. Я не резко почувствовала себя плохо. Все это протекало медленно и мучительно. Буквально через две недели после моего переезда в 306-ую камеру у меня стали желтеть белки, потом меня осыпало, а в глазах полопались сосуды. Я в срочном порядке написала маме, и сообщила, что со мной что-то происходит. Я ничего не понимала даже в самой элементарной медицине, разве что знала, как оказать первую медицинскую помощь при переломе ноги, что было здесь абсолютно не нужно. Родственникам разрешали передавать некоторые лекарства, но и здесь все было непросто. Сначала заключенный должен был написать заявление на прием к врачу. Врач на свое усмотрение либо вызывал, либо нет, так как в большинстве случаев почему-то сотрудники тюрьмы думают, что заключенные притворяются – для того, чтобы избежать наказания или получить на основании болезни более мягкий приговор. Врачам, видимо, надо знать, что еще ни одна самая страшная болезнь не послужила поводом для того, чтобы человека отпустили из зала суда. Суд, конечно, болезнь учитывает, но срок оставляет такой же.

Когда тебя вызовет тюремный врач, и вызовет ли вообще, неизвестно. Приходилось писать заявления несколько дней подряд, жаловаться на проверках и обходах администрации, и иногда это помогало. Было и такое, что в день написания заявления тебя сразу же вызвали к врачу. Врач тебя осматривал, записывал твои жалобы и выдавал тебе рецепт на медикаменты, которые были разрешены внутренними правилами. Этот рецепт надо было отправлять родственникам письмом, которое шло от семи до четырнадцати дней. Далее родственники покупали лекарства, и их можно было передать двумя способами. Первый – это обыкновенная посылка, которая будет идти еще дней десять, потом лекарства отнесут в медчасть, там их должен посмотреть врач, дать разрешение и только потом эти лекарства кто-то из медиков тебе принесет в камеру. Во втором случае можно было родственникам придти в среду в изолятор, поскольку именно в этот день недели можно было делать медицинские передачи. В итоге с момента обращения в медчасть до момента получения необходимых лекарств проходило три – четыре недели, а то и дольше. Ведь у всех существуют отпуска, выходные или просто в среду на прием не вышел медик. И хоть умирай, а так положено! Что происходило по средам в изоляторе, мне рассказала мама. Она привыкла к этим очередям, крикам и не всегда вежливому обращению со стороны дежурных – но только через полгода. Мама мне говорила: они кричат, а лучше промолчать, потому что из вредности могут что-то не принять, даже если это разрешено. Очередь на сдачу медицинской передачи надо было занимать рано утром, чтобы успеть ее сдать.

У меня все оказалось сложнее. Я писала заявления в медчасть, выходила на «голый» день и неоднократно обращалась к врачу, но все было бесполезно. Я очень сильно отекла, а внутри меня разрывало от постоянных болей. Наконец-то я получила от мамы письмо, где она мне сообщила, что мне нужно взять рецепт на обыкновенный бифидум бактерин, это такие пищевые добавки, и пропить курс в течение трех месяцев. Я дождалась очередного четверга и попросила врача вызвать меня к себе, а также выписать рецепт на это вообще безобидное лекарство, так как его даже грудным детям можно давать. Врач ответила так, что я ревела целый день:

– У нас запрещены БАДы, а бифидум бактерин – это пищевая добавка. У тебя вообще печень больная, ты бы свои белки видела. Надо было за здоровьем дома следить!

Я попыталась ей что-то объяснить, что это, видимо, последствия, но меня уже никто не слышал, всех загоняли назад в камеру. Проверка закончилась.

В тот день я написала маме письмо, объяснила ей ситуацию, а сама вечером легла и просто приготовилась умирать, я не могла больше выносить эти муки.

Мама мое письмо получила на десятый день, к тому моменту я опухла и позеленела так, что все думали, не в интересном ли я положении. Все разрешилось очень быстро . Моя мама, получив письмо, приехала в изолятор, попала на прием к начальнику учреждения и твердо спросила, почему мне не оказывают медицинское обслуживание, на которое я имею полное право. Начальник учреждения позвонила в медчасть и стала выяснять мою ситуацию. И оказалось, что я регулярно получаю медицинскую помощь у терапевта и состою на учете у дерматолога (весной у меня случилась аллергия). И что меня регулярно обследуют, дают мне лекарства и все рецепты. Мама, конечно, подняла скандал. И на следующий день меня вызвали к врачу, осмотрели, сказали, что надо срочно принимать меры, дали мне рецепт на бифидум бактерин, и отправили с глаз долой. Через десять дней я уже стала принимать лекарство. С момента первого обращения в медчасть прошло почти три месяца.

ПРИПАДКИ
Вообще в тюрьме болеть страшно. Там можно просто умереть. В камере всегда знали тех, у кого медицинское образование – так, на всякий случай. Поздней весной к нам в камеру завели женщину Лену, ей было около 35 лет. У нее были постоянно эпилепсические спазмы, связанные с чрезмерным употреблением алкоголя в прошлом. Причем эти приступы начинались в любое время или во время грозы. Грянет гром, и начинается. Лену трясет, кто-то от страха начинает плакать, кричат громко в окна: «306! Врача! Срочно!» Приходит врач, в камеру не заходит, видимо, боится. Лену приходилось выносить на руках, ее клали прямо на пол перед камерой, я держала ей во рту деревянную ложку, чтобы она не задохнулась и не подавилась собственным языком, а ее трясет, она мне даже как-то палец прокусила. Врач делает ей укол, и Лену уносят назад в камеру. И каждый раз в грозу это опять начиналось. Бывали случаи, что вслед за Леной у кого-то еще начинался припадок, и тогда можно было сойти с ума. Нашим врачом была Ангелина, она ждала экстрадицию в Молдову. Она мне показала и как ложку правильно под язык класть, и что вообще делать, когда приступы начинаются. Я иногда чувствовала себя спасателем Малибу, который носится по камере и всем нуждающимся оказывает помощь. Когда у кого-то начинались подобные приступы, то чаще всего большую половину женщин в камере охватывала самая настоящая паника. А что делать, если это действительно страшно! Я и сама отворачивалась, и подушкой голову накрывала, лишь бы только ничего не видеть и не слышать. А ведь у Лены ни родственников, никого не было. У нее вообще жизнь тяжело сложилась. Сначала 10 лет по малолетке за убийство, потом смерть ребенка, потом она что-то украла, и вот снова тюрьма. Сама она жила на Курском вокзале, но не была бомжем – работала там и жила, как могла.

Конечно, было и такое, что притворялись, но их было сразу видно. Никто за это не осуждал, но и активной помощи не оказывали. Тем более судить с наскоку тоже нельзя было. Я, например, тоже думала, что болеть не буду, а нет, все равно сломало.

РЕЙДЕРШИ

Летом я уже окончательно выздоровела, стала более аккуратно относиться к еде, вообще исключила местную баланду, больше фруктов, овощей, которые мне мама регулярно покупала в тюремном магазине по заоблачным ценам, и все окончательно пришло в норму, правда, последствия так и остались. Там очень трудно быть здоровым, очень!

Женщины и умирали от болезней, и уезжали на Матроску (1-ый изолятор), где находится тюремная больница, но поддерживать себя надо было каждый день. Находясь без движения, в постоянном стрессе, здесь и слон свалится, ну а что говорить об опасных преступницах, которые сидели по несколько лет под следствием, пока следователи выясняли, где же зарыты эти злосчастные миллионы, которые похитили эти бухгалтера, менеджеры и обыкновенные директора. Следователи искали, а мы боролись за свою жизнь, как могли, но не всем удалось выстоять в этой борьбе.

Как-то к нам в камеру завели уже взрослую женщину. Ее звали Марина Федоровна, ей было больше сорока. Она была довольно полной, сидела уже почти год, но она была жизнерадостной и очень интересной женщиной. Ее обвиняли в рейдерском захвате целого болота где-то в Подмосковье. Это была очень интересная история. О ней даже в газетах писали.

А еще была Эльвира, она тоже путем рейдерского захвата овладела детским садиком, только вот в итоге детский садик оказался государственным, а само государство написало в суд бумагу, что Эльвира и ее подельники ничего у государства не отбирали путем силового захвата, претензий нет. Но Эльвира продолжала сидеть , и даже получила срок за кражу этого садика в 5 лет и шесть месяцев, а ее соучастнице дали 11. И вот мы думали: может быть, они еще какой-то детский садик присвоили, так, незаметно? Ведь за что тогда дали срок?

Так и сидели. Стояло жаркое лето, а мы сидели. Кто-то уходил, приходил, кому-то давали срок, и его переводили в камеру к осужденным, кто-то терял друзей и опять их находил. Мои обязанности «старшей» были мне в тягость. Мне были чужды многие вещи, и я старалась от них отойти. Так, например, мне было не жалко полок в холодильнике для новеньких, и за плохую уборку тоже не наказывала, да и пересаживанием с унитаза на унитаз я перестала заниматься. Просто всех особо подозрительных еще раз осматривали прямо в камере на предмет вшей и других опасных заболеваний. Если что-то находили, то били тревогу, и требовали от администрации принять меры. Были и такие, кому мой «демократический» подход не нравился, поэтому приходилось в жесткой форме путем ора и русского мата ставить на место. Да, на меня жаловались, что я много позволяю, но большинство это устраивало, потому что создавать тюрьму в тюрьме есть абсурд или некая форма очередной человеческой жестокости, но для меня это было недопустимо, я и сейчас многих вещей, что там происходили, не понимаю, да и не хочу.

Lunna · 2 Декабрь 2016

«Добро пожаловать в ад!»

В марте месяце я стала осужденной. Кроме моей новой приставки к имени и фамилии, не изменилось ничего. Обвиняемые, подсудимые, осужденные – в этих словах нет никакой разницы, потому что все мы просто заключенные одной тюрьмы, одной системы. Многие согласятся со мной в том, что срок получать гораздо легче, уже отсидев, чем уезжать в тюрьму с приговором, когда ты еще несколько часов назад шел пешком по улице, думал о насущном и отвлекался на рекламные щиты. В результате нашего приговора всего было арестовано пять человек. Трое уже сидели (Елена, моя сестра и я), и еще двоих арестовали в зале суда.

РОДНАЯ ТЮРЬМА

«Подельницы» – меня всегда коробило от этого слова, которое чаще всего, кстати, употребляли представители власти, чем сами заключенные. Я вообще заметила, что тюремная «лирика» больше привлекает внимание не тех, кто сидел (нам, видимо, и так ее хватало), а тех, кто нас охранял, возил, задерживал. Странно, правда? Было не по себе от того, что у двоих моих «подельниц» всё только начинается. Я не могу сказать, что мне было их жаль.Я отсидела уже столько, что моя жалость совсем куда-то улетучилась, а вместе с ней и сострадание к чужой беде. Когда нас спустили всех вниз и разместили по «конвойкам», один из конвоиров попросил меня перейти к моим только что арестованным «подельницам» и успокоить их. Скажу честно, мне этого не хотелось. Я даже где-то ликовала, что вот видите, а вы думали, что это вас минует. Но это было всего лишь минуту, а потом... Потом я начала, как бывшая старшая по камере, как человек, просидевший полтора года с несовершеннолетними, как обыкновенная «зэчка», рассказывать им о том, что такое тюрьма: что это совсем не страшно, что это все преходящее, что все будет нормально, что дежурные и администрация в изоляторе совсем не изверги, и что с ними будут общаться, как с людьми, а не как со скотом. Что всё зависит только от них. Об этом вообще можно рассказывать очень долго, когда ты этим живешь, когда ты уже по именам знаешь дежурных, когда у тебя дни идут не по календарю, а по сменам тех же дежурных, когда у тебя уже нет ничего другого, потому что к тебе вот уже полгода как никто не приходит на свидания, а письма приходят так редко, что ты уже не обращаешь внимания на звук «кормушки» (маленькая дверца в двери, с помощью которой можно общаться с заключенным, не открывая дверь), когда ты уже перестала считать дни, месяцы, потому что ты уже перестала ждать, т.к. поняла, что ждать некого и нечего. Тюрьма впиталась в меня как нечто ужасное, но зато уже привычное, знакомое, а поэтому и где-то родное.

МЕЧТЫ О ХОЗОБСЛУГЕ

Лену и Аню, так звали моих «подельниц», разместили по разным камерам, в «осуждёнки». Нас троих всех оставили в своих камерах, т.к. все были старшими в камере, и видимо, никто ничего не хотел менять (здесь я имею в виду администрацию). Надо отметить, что в случае крайнего нежелания переходить в «осужденку» по факту приговора, можно было написать заявление на имя начальника учреждения и тебя могли оставить в твоей же камере, только по какому принципу это решение принималось, никто не знал. Могли оставить и без заявления, а можно было привести массу доводов, написать сотню заявлений, и тебя все равно переводили. Здесь никто ничего не понимал, да и не поймет эту стратегическую дальновидность администрации.

А потом пришла весна, а за ней лето. Все эти шесть месяцев я провела в написании каких-то замечаний на протоколы судебных заседаний, написала кассационную жалобу, а потом стала ждать решений и ответов на всю эту глупость.

За шесть месяцев после приговора в тюрьме не случилось ничего. Все было как всегда, как есть, как будет. Новые люди будут сменять старых, а старых будут увозить этапы на зоны, и там они будут растворяться среди тысяч заключенных, и каждый из них будет жить своей жизнью, будет заводить и терять новых друзей, будет плакать по ночам в глухом одиночестве; но весь этот мир заключенных будет жить, питаясь день ото дня новыми свежими телами: арестованных, обвиняемых, подсудимых, просто заключенных.

Летом я уже окончательно знала, что впереди меня ждет отряд хозяйственного обслуживания, где я должна буду работать, в общем, что-то делать, или нет, выполнять полезную работу, которая будет направлена на мое исправление. Я не просто думала об этом, я мечтала об этом. Летом под нашими окнами я видела, как заключенные из отряда хозяйственного обслуживания (х/о, хозобслуга, обслуга и т.д.) гуляли по вечерам, играли в мячик, курили, сидя на лавочках, я смотрела на них, и все говорила своим малолеткам: «Смотрите, вот скоро и я так буду гулять!»
Мне было жалко уходить из камеры, я уже любила своих малолеток, и неважно: новеньких, стареньких. Этим же летом так получилось, что нас в камере осталось всего трое. И вот днем заказали на этап Женю, а ночью уехала Инга. Каково же было, когда на утреннюю проверку я вышла одна и с важным видом произнесла стандартную фразу:

– В камере один человек, все нормально!

ЛЮБОВЬ И КОШКИ
Я, правда, была не совсем одна, т.к. у нас в камере жила кошка Алиса. Ее принесли нам, по разрешению воспитателя, еще котенком. В Алису влюбились все сразу. Самым сложным было ее кормить, но, кстати, в бандеролях разрешалось присылать корм для кошек, который имел свойство заканчиваться. И вот – нет корма, осталась только баланда. В то лето к нам завели Антонину (потомственная графиня, как она говорила), сидела по статье за сбыт наркотиков со сроком в один год воспитательной колонии. Антонина постоянно требовала мяса, т.к. чего-то не хватало детскому растущему организму. И вот приезжает обед, на обед очень часто привозили положенную на камеру норму мяса. Мы это мясо честно делили между Антониной и нашей кошкой, так чтобы все были сыты и довольны. За счет того, что в камере сидели малолетки, то, конечно, нам давали свыше нормы и мясо, и рыбу. Приходилось даже иногда выбрасывать. Но бывали и такие дни, когда наша кошка переходила на кильку в томатном соусе, которую я пыталась промывать водой.

Животные в тюрьме запрещены, любые. Но в каждой камере, или почти в каждой, жила кошка или кот. Этим животным доставалось самое лучшее. Цирк начинался, когда приезжала какая-нибудь серьезная проверка, члены которой, видимо, имели аллергию на кошек, или просто не любили животных. Перед проверкой, а о них знали еще с самого утра, кошек начинали прятать: то в шкаф, то в стол, откуда они начинали истошно орать, как раз во время захода комиссии в камеру, или просто отдавали их дежурным или воспитателю на время проверки. Наша кошка была умной , она просто залезала в угол и сидела там молча, пока серьезные дяди равнодушно спросят нас о наших проблемах, статьях и сроках.

Этим летом в нашей камере на почве любви всем посрывало головы. В отряде хозяйственного обслуживания были не только женщины, но и молодые люди, которые также гуляли под нашими окнами. Как всё это началось, я не знаю, но мои девицы почти каждый вечер стали вылезать на окна и общаться с этими «принцами», а потом пошла переписка. Я ругалась страшно, хотя понимала, что это молодость, романтика, и по этим причинам меня все слушали, но тут же забывали о всех моих предупреждениях, и что подобное общение может повлечь неприятности, вплоть до карцера. Тайные письма нам передавали через прогулочные дворики, кидали в окна, и т.д. Инициатива, конечно же, была в руках моих подопечных, которых остановить было уже нельзя. Как-то раз Антонина прочитала мне письмо от своего «возлюбленного», в котором я нашла массу ошибок, в результате чего Антонина попросила меня помочь составить ответ. Так я написала свое первое любовное письмо в тюрьме. Через неделю я уже вела активную переписку со всеми поклонниками своих девочек, которые иссыхали по ним, судя по письмам, которые мы получали. Несмотря на это, я не переставала ругаться на девочек, но это было бесполезно, но все таки хоть как-то сдерживало эту волну внезапно вспыхнувших чувств.

11 августа, ровно через полгода после вынесения мне приговора, Московский городской суд оставил его без изменений, а это значило, что он вступал в законную силу, и впереди меня ждал отряд хозяйственного обслуживания, куда меня перевели ровно через месяц вместе с моей сестрой. Как-то раз я услышала слова сотрудника изолятора, переводившего из камеры в отряд х/о одну женщину: «Добро пожаловать в ад!».

Lunna · 2 Декабрь 2016

Коблы и малолетки

КСЕНИЯ ЛЕОНОВА приподнимает завесу над одним из главных табу в правозащитной сфере - насилием в женских тюрьмах

Что все бабы суки, я впервые осознала в позапрошлый четверг, в 11 утра, в «Шоколаднице» благодаря шоколаднице - так на зонах зовут осужденных по 159-й («мошенничество») и 158-й («кража») статьям Уголовного кодекса. Так называли отсидевшую четыре года Александру Белоус, бывшую совладелицу турфирмы.

Мы встретились, потому что в начале октября мне пришло письмо от женщины, которая спала с надзирателем, чтобы тот разрешил ей кормить новорожденного ребенка. Имя и колонию, где все это происходило, эта женщина назвать не захотела, так что я была готова забыть про письмо. Но буквально через неделю на YouTube появился ролик, в котором замначальника Амурской женской колонии избивал заключенных. При этом «Яндекс» на запрос «насилие в женских тюрьмах» упорно выдавал четыре страницы ссылок на одну из серий «Эммануэль» и на отчет о насилии в американских тюрьмах, как будто в российских ничего не происходит. Тема насилия оказалась табуированной не только в среде виртуальной, но и в реальной. Главные работающие в этой области правозащитники — заместитель директора Центра содействия реформе уголовного правосудия Людмила Альперн, руководитель проекта Международной организации по реформе тюрем Алла Покрас и глава Общественной наблюдательной комиссии Москвы по правам заключенных Валерий Борщев — хором сказали мне, что о случаях насилия над женщинами-заключенными им ничего не известно. С Людмилой Альперн мы проговорили 38 минут, и из всего разговора мне особенно запомнилось слово «байки». Так что я решила найти женщин, которые под своими именами были бы готовы рассказать о случаях насилия в тюрьмах. Пока искала, обнаружила, что женщины без мужчин не умеют толком выстраивать друг с другом отношения.

Швабры

«Я проснулась ночью от какого-то шебуршания в камере. Отреагировала не на звук, потому что с детства сплю в берушах, а на движение. Слезла с койки и поняла, что вся камера — шесть человек — столпилась вокруг одной из девочек. Они насиловали ее шваброй. Потом я узнала, что эта история повторялась несколько месяцев практически каждую ночь. Они насиловали ее, потом избивали и загоняли под шконку. Ну я что, я пошла к надзирателям. Те вызвали девочку на допрос, где она сказала, что получила свои многочисленные синяки, упав с кровати, - рассказывает Александра Белоус историю 2008 года, произошедшую в самой образцовой тюрьме страны — московском женском СИЗО №6. — Я даже не могла пожаловаться в прокуратуру, жалобу бы просто не выпустили». - «А позвонить друзьям на волю ты не могла?» - «Окстись, откуда?» Дальше выяснилось, что в женских тюрьмах нет мобильников, что удивительно, поскольку в мужских СИЗО и колониях телефоны, пусть и запрещенные, есть во всех камерах и бараках. (Возможно, именно с этим отчасти связан тот факт, что правозащитники так мало знают о случаях насилия над женщинами. Другая причина, возможно, кроется в том, что эти случаи трудно доказуемы, стало быть, не приведут к конкретным санкциям. Зато попытка устроить скандал может привести к конфликту с ФСИН и, значит, к потере возможности ходить в колонии и помогать тем, кого можно спасти.) Почему нет мобильников? Потому что женщины постоянно друг на друга стучат, считает Александра: «У нас в дни приема оперативников по вторникам и четвергам полкамеры в очередь выстраивалось».

Представить себе такую ситуацию в системе жесткой мужской тюремной иерархии практически невозможно. Там есть целых три определения для тех, кто сотрудничает с администрацией: «козлы» — работники хозотрядов, «суки» — те, кто стучит, и «блядины» — те, кто сдал своих подельников операм и, скорее всего, будет сурово наказан сокамерниками. И хотя так называемые черные воровские зоны ушли в прошлое вместе с «лихими девяностыми», жизнь по понятиям в какой-то мере сохранилась. Например, во всех зонах и СИЗО, помимо начальника тюрьмы, есть так называемые положенцы, которых назначают представители криминального мира (нередко с согласия администрации), в каждой камере есть смотрящий — в большинстве случаев также представитель криминального мира. Низшей кастой в мужских тюрьмах («опущенными») считаются гомосексуалисты и педофилы; в большинстве СИЗО для них есть отдельные камеры. Живут камеры на так называемый «общак», на который скидываются все сидящие. Считается правильным отдать на общак часть от передачки. Высшей мерой наказания в бытовой драке между сокамерниками считается удар миской по лицу.

В женских тюрьмах все оказалось иначе. В камерах СИЗО всем заправляют старшие — заключенные, назначенные администрацией. На зонах наибольшее влияние имеют активные лесбиянки, их называют «коблами». «Опущенными» во взрослых камерах считаются детоубийцы, на малолетке — девочки, занимавшиеся прежде оральным или анальным сексом, если об этом становится известно. Для опущенных нет отдельных камер; как правило, их сажают к осужденным за экономические правонарушения и распространение наркотиков. Считается, что в отличие от совершивших более тяжкие преступления эта категория заключенных более уравновешенная. Но даже здесь такая ситуация может спровоцировать насилие. Драки вспыхивают очень часто и, как правило, по мелочам, причем они бывают куда более жестокими, чем у мужчин, — с применением ногтей, зубов и прочих атрибутов женской красоты. Общака нет. Передачи у женщин случаются реже еще и потому, что их браки чаще распадаются, чем у мужчин; точной статистики нет, но об этом говорят все бывшие заключенные. По мнению исполнительного директора организации «За права человека» Льва Пономарева, в мужских тюрьмах насилие обычно исходит от надзирателей. В женских же тюрьмах, судя по описанным ниже историям, насилие чаще идет от сокамерниц - с молчаливого согласия администрации тюрем. Веский, согласитесь, аргумент в пользу антифеминисток.

Пономарев не смог вспомнить ни одного обращения женщин в связи с насилием. Но в отличие от коллег-правозащитников хотя бы признал возможность существования такой проблемы. «Возможно, информации из мужских тюрем просачивается больше, потому что там лучше организовано сообщество и, соответственно, сопротивление системе, - считает Пономарев. - Женщины, видимо, так сильно увлекаются выяснением отношений между собой, что оказываются совершенно несплоченными перед общей бедой. Но это уже психология».

Психо

«Матросская тишина». 1974 год. Из окон мужского корпуса видна часть окна корпуса женского. Там в камере выбирают заключенную, раздвигают ей ноги и поднимают на руках так, чтобы было видно столпившимся у окон напротив мужчинам-заключенным. Спустя несколько минут по протянутой между окнами веревке из мужского корпуса в женский передают пакетики со спермой. Беременных тогда выпускали по амнистии, так что женщины стремились забеременеть любыми путями.

Эту историю декану факультета социальной психологии Московского городского психолого-педагогического университета Михаилу Кондратьеву пересказывали несколько заключенных во время его многочисленных исследований взаимоотношений в группах. «Насилие в тюрьмах было всегда, это раз и навсегда доказал Стэнфордский эксперимент, это подтверждают мои собственные исследования: в тюрьмах всегда есть касты чушек и опущенных — тех, кто будет подвергаться насилию», - говорит Кондратьев.

Исследований, в которых бы сравнивалось поведение мужчин и женщин за решеткой, проводилось крайне мало. «Известно, что женщины звереют больше, чем мужчины», ‒ уверен заведующий отделом медицинской психологии Научного центра психического здоровья Российской академии медицинских наук Сергей Ениколопов. Он приводит данные американского исследования, по которым получается, что 6 процентов женщин агрессивнее самых агрессивных мужчин. «Пять лет назад я проводил исследование учеников лучшей школы одного небольшого города и с удивлением обнаружил, что конфликты девочек более затяжные, они дрались жестче и были менее управляемы, ‒ вспоминает Ениколопов. — Помню, я выступаю с докладом о результатах исследований на каком-то официальном собрании, рядом мэр города, директор школы, аккуратно привожу наши данные по агрессии, чтобы никого не обидеть. И вдруг встает директор этой школы и так радостно говорит: наконец-то мы можем говорить об этом вслух, ведь девочки, и по нашим наблюдениям, чаще дерутся, чем мальчики!»

Что касается тюрем, то надо понимать, что у женщин нет механизмов выстраивания социальных отношений в отличие от мужчин, считает Ениколопов. Ведь те сызмальства знают, что такое армия. А женская эмансипация, полностью вовлекшая их в социальную жизнь, произошла минимум после революции 1917 года. За эти сто лет они просто не научились еще распределять роли.

«Представьте себе, кто в условном женском коллективе самый главный? Если взять школы, то, как правило, это девочки, пользующиеся наибольшей популярностью у мальчиков. А теперь уберите мальчиков, и все ориентиры окончательно сотрутся, - говорит психотерапевт, сотрудник Института системного консультирования Екатерина Игнатова. — В такой ситуации, конечно, появляются женщины, которые играют роли мужчин и при этом, понятно, занимают важные места в иерархии. Но полностью скопировать поведение мужчины для женщины крайне трудно, они не чувствуют грани этого образа. Так что женщины преувеличивают и агрессию, и жестокость, и конкуренцию. А если помножить все это на то, что у большинства женщин нет запрета на выражение чувств, в замкнутом женском коллективе мы увидим массу конфликтов по мелочам».

Несмотря на табу, четыре бывшие заключенные согласились рассказать о случаях насилия, которое происходило с ними или на их глазах. Две рассказчицы принадлежат к так называемым «опущенным», очень боятся вернуться в тюрьму снова и согласились рассказать свои истории под диктофон только бывшей заключенной Светлане Тарасовой. Эти истории мы публикуем в форме диалога.

Александра Белоус, бывшая заключенная по статье 159 УК («мошенничество»)

В женской тюрьме самой страшной статьей считается детоубийство или насилие в отношении детей. Если сокамерницы узнают, что ты сидишь за это, тебя будут опускать до последнего. Как-то к нам в камеру завели азиатку, которая родила ребенка в

аэропорту и выкинула его в мусорный бак. Нас сидело человек сорок, и половина, в которой были и экономические, хотели эту девушку опустить. То есть постричь ее или на нее пописать. И ведь эта женщина, опущенная, постриженная, она даже не сможет уйти в другую камеру (а у мужиков в таких случаях переводят в камеры к таким же), она будет сидеть на таком положении, у параши, под шконкой, до конца. И потом уедет по этапу из СИЗО на зону, и если, не дай бог, там узнают обстоятельства, над ней могут продолжить глумиться.

Так что тогда в камере было удивительно мне слышать предложение опустить кого-то от женщин с высшим образованием, которые только вылезли из «мерседесов» и еще не выкинули корешки от билетов в Большой. В каких же зверей бизнесвумен превращаются в тюрьме!

Самое смешное, что все экономические утверждают, будто их дела сфабрикованы. Ну так если это так, почему ты не думаешь, что и против этой девушки дело могло быть сшито?! И, между прочим, если уж играть в понятия, то в мужских тюрьмах, прежде чем опустить, прозванивают на волю и доподлинно все выясняют. А тут самосуд. Все эти попытки копировать мужские понятия смешны. Разве можно опустить женщину так, как опустить мужика? Нет! Самое страшное у мужчин — сексуальное насилие. Для женщины, если она со своим мужем занималась анальным сексом, это не так болезненно.

Как-то к нам приехала девочка из Барнаула, малолетка, но какое-то время сидела со взрослыми. Она рассказывала, что у них там статус в камере определяет тот секс, которым ты вообще в своей жизни занималась. Если ты занималась анальным, ты автоматически становилась опущенной. Мне, когда я эту историю услышала, она показалась верхом ужаса. Я не могла себе представить, что во взрослой камере меня подтянет на поляну старшая и будет спрашивать, какими видами секса со своим мужем я занималась.

Но потом меня перевели в камеру к несовершеннолетним, я два года была у них старшей. Это правда, они отличаются особой жестокостью. Есть даже такой анекдот. Он очень похабный, очень. «Тюрьма. Малолетки пишут смотрящему письмо: дорогой смотрящий, вчера заехал к нам первоход, оказался сукой, мы его опустили. Но за него впряглись другие и опустили нас. Дорогой смотрящий, так как нас опустили по беспределу, мы хотим получить право опустить тех, кто нас опустил».

Помню, в камере была девочка, которая не сидела за общим столом просто потому, что проговорилась, будто занималась с каким-то мальчиком оральным сексом. То, что в старших классах школы считается самым крутым, в тюрьме, наоборот, опускает тебя. Эта девочка подвергалась постоянным унижениям и оскорблениям. А история со шваброй чего стоит? И надо сказать, что администрация обо всех этих случаях знает, конечно. И всячески их культивирует. И поощряет систему, когда старшим становится самый жестокий. И на малолетке, и у взрослых. Помню, у нас еще во взрослой камере старшая собралась на этап, об этом стало известно за пару месяцев. Так надзиратели ходили и высматривали, кто как себя вел. Старшей поставили ту, которая громче всех материлась и чаще всех распускала руки. Я вот только до сих пор не могу понять — зачем?!

Так что все физическое насилие, которое я видела, сокамерницы причиняли друг другу. За четыре года я только один раз видела, как надзиратели кого-то били — и это была пощечина девочке, которая пыталась тянуть дорогу (веревка, протянутая между окнами, по которой передаются письма и наркотики. - OS). Потому что в нашем показательном СИЗО даже дорог не было. Про мобильники я уж вообще молчу. Кто-то пытался занести, но на первом же шмоне это все изымалось, потому что кто-то из своих же сдавал. Так что мы там были абсолютно изолированы от общества.

А что оперативники активно применяют, так это психологическое давление. Особенно к осужденным по экономическим статьям. Мы же дойные коровы! Когда меня только посадили, в 2005 году, я оказалась в одной камере с некой дамой - Мадленпалной. Ее называли черной мамочкой, вдовой какого-то авторитетного человека. Она сказала, что, если я заплачу ей 10 тысяч долларов, завтра же выйду. Моя мама передала каким-то друзьям Мадленпалны нужную сумму. А меня, конечно, не выпустили. Когда я поняла, что меня развели, я написала маме письмо, в котором описала всю эту историю. Через день меня вызвал к себе надзиратель, показал на письмо и приказал все забыть. Почему он вдруг такой интерес ко всему этому проявил? Хрен знает. Но факт, что у Мадленпалны, чуть ли не у единственной во всем СИЗО, были мобильники, целых два. И однажды она мне сказала, что, если я еще раз помяну эту историю, она привлечет мою маму за дачу взятки. Вот тут я действительно разозлилась. Мало того, что она развела меня как лохушку, так еще теперь маму вспомнила. Взяла, в общем, Мадленпалну за шкирку и сказала, что, если еще хоть слово молвит, шею сверну. Видимо, в моем голосе прозвучали определенные нотки, потому что Мадленпална после этого от меня отстала, и вскоре ее перевели в другую камеру.

Светлана Тарасова, бывшая заключенная по статье 159 УК («мошенничество»)

У меня было четыре ходки, первая за кражу. В 12 умерла мама, а в 13 меня поймали, мы говорим не менты («менты» - это ведь слово, которым они и сами гордятся уже), мусора. Я вытащила в автобусе из сумки кошелек, а скинуть не успела. Вот меня и повязали. Я тогда жила в маленьком городишке под Ростовом-на-Дону и стала там большой знаменитостью, про меня даже в газете написали. Я была не просто самой юной преступницей, но еще и обладательницей редкой профессии, ведь большинство карманников — мужчины. В общем, мне повезло, потому что там на весь город была только одна женская камера. И сидели там взрослые уже женщины, которые научили меня, как правильно вести себя и в СИЗО, и в колонии для малолетних. Так что никаких ужасов со мной не происходило.

Когда я сидела во второй раз, со мной была девочка-цыганка, она называла себя Степой. Мы очень подружились, курили вместе. Степа говорила, что сидит за убийство отца, который ее избивал. Но как-то мне надзирательница сказала, что на самом деле Степа — детоубийца. Знала ведь, зараза, кому сказать. Я попросила показать мне дело, из которого следовало, что Степа утопила ребенка своей подруги. Из ревности или еще из-за чего, не знаю. Но факт остается фактом, я ужасно разозлилась. Я не люблю детоубийц. Считаю, что ради таких только надо мораторий на смертную казнь отменить. Я не имею права так говорить, я сама почти всю жизнь провела там. Но я так считаю и мнение свое менять не буду. Но на Степу тогда обиделась больше за предательство. Всю эту историю узнала наша соседка, а мы тогда втроем сидели. Избили мы Степу тогда очень сильно. Она потом на ремне повеситься пыталась.

А сейчас сидела в Егорьевске два года, вот только в 2010 году вышла. Набрала кредитов в восьми банках на два миллиона рублей, так что посадили меня за мошенничество, да еще и всей тюрьмой пытались выведать, где у меня деньги лежат. Когда надзирательница впустила меня и стала закрывать дверь, она не заметила мою ногу и вот этой железной огромной дверью меня ударила — аж до крови. Я заорала. А она покрыла меня матом. Я поворачиваюсь, а у меня башню сорвало. Пошла, говорю, сама на хуй. Для нее это полный пипец. Так что она еще громче заорала, что сейчас сгноит меня и вообще. Я говорю: посыпь мне на одно место соли — ну, я ей сказала, на какое место, - и слижи. В общем, мне выписали за это сразу 15 суток карцера. Избили — по пяткам резиновой дубинкой, чтобы не было следов. Профессионалы своего дела, что тут скажешь! Оставили на полу — там даже матраса не было. А у меня еще месячные некстати начались, пришлось рвать блузку (в своей же одежде сидишь) и подкладываться. Ну, зато я после карцера получила затемнение в легких и уехала на несколько месяцев в госпиталь. А вышла из госпиталя и пошла к батюшке. Рассказала ему все как на духу. Так что вы думаете? На следующий день меня к оперу вызвали, он мне всю мою исповедь зачитал. Так что я больше в церковь там не ходила.

Меня к тому времени перевели в камеру, где нас сидело трое. А через стенку были малолетки. Как сейчас помню, Нина — москвичка, скинхедка, они с друзьями избили узбека и его трехлетнюю дочку цепями. Узбек выжил, а дочка его умерла. Вторую девочку звали Наташа. Она была из подмосковного города Шатура. Так она ребенка отравила ртутью, а потом еще и заморозила. Они там все, в Шатуре, такие. И еще две какие-то девицы с ними сидели. А потом к ним привели девочку, ее Леной звали. Она приехала к ним, забитая, из какой-то деревни, сидела за убийство отца. Вроде она резала что-то, а отец подошел к ней сзади и схватил за волосы, ну она его и прирезала. Я не хочу ни осуждать, ни оправдывать. Суд это уже за меня сделал. Только она не вызывала у меня таких эмоций, как эти детоубийцы. Нина у них была мама хаты такая. И начала эту Лену гнобить. За глупость, за оканья — эта ведь из деревни. То есть ни за что фактически. Кашу кидают в парашу — иди ешь. Зубы чистить, так ей щетку в параше искупают и заставляют чистить. Писает и заставляет ее языком вытирать. Макают ее башкой в парашу. Лена так орала, ‒ конечно, надзиратели все слышали. К тому же там, в Егорьевске, волчки с двух сторон стоят, вся камера просматривается. А у нас с ними кабур был — дырка в стене между камерами, чтобы переговариваться. Мы им раз сказали прекратить, два сказали - они кабур со своей стороны и заткнули. Ну, мы надзирателям сказали. Надзиратели ничего не сделали. Тогда мы обратились к положенцу, Витей его звали, чтобы он разобрался, телефонов у нас не было, но мы дороги тянули. Через день Лену эту оставили в покое.

Ольга Васильева, бывшая заключенная по статье 158 УК («кража»)

- Оль, давай поговорим с тобой. Я буду потихоньку говорить, чтобы там твои друзья не слышали. Я вот хотела задать тебе вопрос, сколько раз ты сидела?

— Два. Первый раз на Можайске, потом в Мордовии.
- А за что?
- Первый раз за кражу в квартире моей тети, а второй раз в магазине.
- А как общение твое было с сокамерницами?
- Нормально происходило, только с одной постоянно ругались, пока ее на этап не забрали.
- То есть вы враждовали, да? А расскажи, помнишь, ты говорила про простыни, чего-то там тебя обвинили.
- Ну да, в краже простыни меня обвинили. Там я их воровала, а потом продавала.
- Кому? Да говори, говори, слушаю.
- Я отсидела уже год. Была в четвертом отряде. Мы шили простыни и халаты. И наш бригадир — Людка Черненко — обвинила меня в том, что я воровала простыни. Воровала простыни и продавала вольняшкам.
- Вольнонаемным, да?
- Да.
- Ну и чего?
- Вечером вся камера собралась и устроила мне темную. Потом пришли надзорники, и они начали говорить надзорникам, что я кидалась на них с заточкой.
- А помнишь, ты еще говорила, что подстригли они тебя? Это девочки?
- Девочки, да. Потом меня отвели в ШИЗО и оформили на 15 суток.
- А они, надзорники, ничего не сказали девочкам? Они ж видели, что ты избита и подстрижена.
- Ничего.
- А знаешь, чего я еще хотела спросить, вот ты отсидела 15 суток, и что потом было?
- Потом подумала, что пошли все на хер. Меня в другой отряд перевели.
- Ну и чё?
- Все.
- А кого ты не понимаешь по этой жизни?
- Не понимаю сук.

Любовь Литвинова, бывшая заключенная по статье 158 УК («кража»)

- Люб, я тебе говорила, что я бы хотела послушать твою историю. Помнишь, ту историю про веник? Я просто девочке обещала, она журналистка. Ты никак не пострадаешь, даже если вернешься в лагерь, мы не будем называть фамилии тех, кто это делал. Я тебе просто буду задавать вопросы, а ты мне просто будешь отвечать. Сколько раз ты сидела?

- Один раз, и один раз меня выпустили из зала суда.
- А где ты сидела?
- На «Тройке» (Женская исправительная колония №3. — OS).
- Это где?
- На Кинешме.
- А, понятно. Люб, ты чего так скованна? Это ж не по телевизору тебя будут показывать. Успокойся. Чего тогда происходило?
- Я тогда только приехала в лагерь. И меня отправили в отряд. Девчонки там были хорошие. Я познакомилась с девочкой. Ну, подружилась вот. Мы дружили, потом она от меня отдалилась. Потом я пришла как бы с работы и залезла в тумбочку, увидела конфеты и угостила подружку. Сокамерницу.
- Это с которой ты в тюрьме еще сидела?
- Да. А потом пришли подруга и подружкины друзья. И вечером была уже разборка.
- Из-за этих конфет, они были чужие?
- Ну да. После отбоя собрался весь актив в туалете. Меня позвали и поставили рядом с помойным мусорным ведром. Дали веник.
- Да не бойся, говори. Зачем дали веник-то?
- Ну, мне сказали, ну, я плакала. Потом сказали мне, что изобьют, если я не подмоюсь. Мне пришлось подмыться. А потом… а утром вся зона знала. Потом я пошла к начальнику. Рассказала об этом.
- Она их вызвала?
- Нет.
- Почему?
- Ну так они ж активистки. Одна после этого ушла по УДО.

Lunna · 2 Декабрь 2016

Мадам строгого режима

Мы за грехи свои в расчете,
Кто отмолил, кто отсидел
Прими меня опять, Россия
Я нынче снова не у дел.
Людмила Ивановна

Жизнь такая непредсказуемая штука, что удивляешься - то, чему вчера верила, сегодня уже фальшь...

Во всяком случае, когда за ней захлопнулась дверь КПЗ (камера предварительного заключения), она знала точно, здесь ей будет хорошо. Не будет забот о дне завтрашнем, да и сегодняшнем. Семьей она обзавестись не успела и никак на свободе все не могла найти себе применения.

Упасть на плечи государству со всеми своими "умею" и "не умею", "хочу" и "не хочу"? Авось на что-нибудь сгожусь! (Ах уж это русское "авось"!). Не впервой!

А умела она многое: и электрик была неплохой, и механик. В любой зоне два вида работ: или шить, или чинить машинки. И шить она умела, но не любила гнать необходимый план. Вот для себя - пожалуйста! Или для подружек - фуфайку перешить, зоновскую робу подогнать по фигурке.

Главное зоновское правило помнила: нельзя говорить, что умеешь, а тем более показывать администрации свое умение. Оценить - оценят, но на шею сядут так прочно, что о выходных забудешь!

В этот раз Людмилу гнали в центр России, в Кумово. И глядя в окно столыпинского вагона, под однообразный стук колес (ку-мо-во, ку-мо-во), она вспомнила, сколько же раз ее уже возили: и в Тюменскую область, и в край Красноярский, и в Потьму. Менялась только бегущая за окном "столыпина" местность, а в лагерях лишь названия и нумерация учреждений. Порой даже не помнила точный адрес очередной колонии. Жизнь прожита просто зря!

Срок взяла немалый - 15, а по нынешним меркам наверняка доживать здесь (ну это еще как придется).

Вид у Людмилы был уверенный, властный. Чего-чего, а себя она умела преподнести. А на зоне в ту пору заболела, причем очень серьезно, приемщица карантина, старая и злобная зэчка.

Глава администрации, "Папа", покачал головой, когда она четко, по-военному отрапортовала - кто, статья, срок. Помолчал, оглядел всех окружающих, а было их там немало: начальники отрядов, спецчасть, врач, психолог, оперчасть.

- А вот как думаешь, с карантином управиться сможешь?
- Это что? Из вновь прибывших за семь дней делать послушных вам роботов?
- Ну, роботов не надо, а послушных надо, - оглядел окружающих. - Как думаете, справится? ("Интересно, и кто б ему посмел перечить", - подумала Людмила.)

И не дождавшись ответов:
- Ну что, дерзай, властвуй тут, а зарвешься, разгуляешься, так мы тебя мигом на фабрику пристроим.
- Поняла. Мне два раза повторять не надо!

Людмила (теперь Людмила Ивановна) сразу усекла ситуацию: лучше отмолчаться, надо выиграть время. А на фабрику я всегда успею.
На том и порешили. Дали толстый журнал - всех переписать.
Не думала Людмила Ивановна, что есть в ней воспитательская жилка. Ей хотелось уделить каждой вновь прибывшей чуточку тепла (правда, если она состоятельная, то есть - порядком затарена). А с теми, кто был борзым и бедным, сразу становилась она посуровей. Не прошло и месяца, как о ней на зоне заговорили как о строгой и требовательной, а самой главное - неподкупной (что было очень сомнительно). Гоняла всех на хозработы, для нее "блатных" и "шерстяных" не существовало. Иной раз и тем, кто с больнички ехал, доставалось, несмотря не справки.

Особой дружбы она ни с кем не водила, разве что - от нужды. Например, Боря-плотник (Борисова) нужен: позовет - придет плотник, полная, колхозная дородная деваха с мужицкими повадками, тут прибьет, там приколотит. Людмила Ивановна ее чифом с конфетами напоит, цивильными сигаретами угостит. Поговорят о сплетнях зоновских и расстанутся.

Так бы и текла ее арестантская жизнь: весной грядки с карантином копать, летом полоть, осенью урожай убирать, зимой снег разгребать. Все шло чин-чинарем. Иной раз девки сюда, на строгач, с гонором приезжали. Таких укрощала, да еще операм помогала - информацию подкидывала (ведь девки разговаривали обо всем), чем наживала себе врагов на зоне.

А тут девку борзую с этапом пригнали. Да и со сроком немалым. Она во время первого приемного шмона (особо выделиться хотела, минутный лидер): мне все до фени, глубоко фиолетово, и зона ваша дерьмовая. Но, конечно, дежурнячки разгуляться не дадут: через дубинал прогнали, да еще на 15 суток оформили с переводом в СУС.

К вечеру Людмила Ивановна, как всегда, кверху задницей в грядках торчит, как раз под окнами ШИЗО петрушку перебирает, а тут голос:
- Эй, землячка, поговорить надо.

Людмила Ивановна не любила базары разводить с ШИЗО, знала - у них одна песня: "дай покурить, дай чаю". Но взгляд от грядки оторвала, подняла на зарешеченное окно и увидела дикого, взъерошенного волчонка: безумные глаза, да еще на лбу - туту. "Глупа, видать, совсем, морду себе подпортила, а ведь молода еще, лет 25", - подумала Людмила.
- Ну что тебе? Только усеки, я здесь дневальная и подогревать тебя ничем не собираюсь, так что особо не растаскивайся.
- О том, какая ты сука, я еще в Воронеже наслышана, да и не хочу я ничего, но ты хоть имя скажи, а то мне тут муторно что-то.
- Не нарывалась бы на дюли, не сидела бы сейчас. Я тебя туда не сажала! А зовут Людмила, еще Ивановна, а между собой всяко зовут.
- И это знаю, "Чикатилиха" - это тоже ты. А что, ты вредная такая или жестокая?
- Всякая. Церемониться с вами не собираюсь.
- А ты по УДО, наверное, собираешься, что так под ментами прогиблась?
- Чего мне гнуться? Больше червонца осталось, дожить бы!
- А я 20 привезла.
- Здесь есть срока побольше. А сколько ж тебе самой будет?
- Мне 26 лет, а зовут Ольга.
- Ну, Ольга, сама знаешь, нельзя мне с вами разговаривать.
- Иди, я еще на твой огород посмотрю, какая-никакая воля. Всю зиму в камере.

И долго еще две ладошки сжимали прутья.

Людмила разводила своих новичков по спальным местам.
- Так, ты ложись надо мной.
- А я не хочу.
- А мне твое не хочу, как зайцу стоп-сигнал! По оперативным соображениям!
- Это ты, что ли, опер?
- Еще вопросы будут - рядом с туалетом ляжешь. А ты подальше от этой, как там тебя? Узнаю, что в ночи шуршите, - сдам обеих, и профучет обеспечу. Через год только снимете!
- О твоем "сдам" мы еще на этапах наслышаны, - отозвался кто-то из толпы.

Людмила сделала вид, что не слышит, сегодня почему-то ей не хотелось цепляться ни с кем, она себя еще им за семь дней преподнесет...

Так было всегда, со всеми новыми этапами, но не давал в ту ночь спать Людмиле взгляд этого волчонка.
А вот и мы!

Какое-то Кумово в центре России - мне это ни о чем не говорило. Суд определил строгач, и в камере, приходя в себя, я начала вспоминать и выяснять.
- Слышь, Надь, - к соседке, которая спала надо мной и вечно молчала (читала или вязала на стержнях), - ты, говорят, в этом Ахово сидела?
- Ага, - промычала она. - И снова пойду.
- А что тебя туда тянет, ты же знаешь, возвращенцев нигде не любят!
- Там Папа, - она сказала это с такой радостью, а ведь из нее надо каждое слово вытягивать с трудом.
- Кум твой, что ли?
- При чем тут кум? Хозяин зоны там. Папа. - Она села, отложила вязание и понеслась в свои воспоминания.
Надьку надо слушать не перебивая, иначе скажет: "Да ну вас, дураков, не верите" - и опять надолго уйдет в свое вязание.

И все-таки нет-нет, да я перебивала ее так ехидненько:
- И что, фильки у вас там никто не пьет?
- Какие фильки?
- Ну, нифеля от чифа остаются, бомжары, горничные их переваривают и пьют.
- Сама ты бомжара, зачем их переваривать, если чиф есть у всех. Там у всех все есть!
- Странная какая-то зона. Может, ты врешь, Надь?
- А чего мне врать! Всем выдают пайки - курить, чай, конфеты, пасту, мыло. Всем!
- Да объясни, как это всем? А кто у вас там бычки сосет, собирает их кто?
- Да ты и будешь.

Вот тут я не выдерживаю и подрываюсь со шконаря.
- Ну, ты, я тебе сейчас жбан-то снесу! Ты что, во мне бычкососку увидела?

Ирка влезает между нами.
- Надька, что ты этим хотела сказать, объясни?
- Дураки. Да они там везде, бычки эти, валяются, на хозработы по графику отряды ходят и их в мусорку собирают.

Тут уже разом загалдели все.
- Да иди ты врать. В городах зарплату по полгода не дают, в армии дистрофия, а у них в зоне коммунизм.
- Да Папа знаете какой - он добрый. "Облака" надо слушать, они туда часто приезжают. А вы - только музыку. Там, помимо пайков, еще чек пробиваешь и идешь в ларек, а там чего только нет - и кофе, и консервы разные, и яйца привозят. А еще там зелень - кругом цветы, а весной алыча зацветает, так пахнет... Щи со свежей капустой целый год, картошка - и жареная, и пюре.

Есть мы хотели все. На этой пересылочной тюрьме мы ели гнилую картошку с вонючей капустой и кусочками сои. Есть хотелось постоянно.

- Я знала, что вы дураки, все равно мне не поверите. Да ну вас, - и, повернувшись к стене, засопела.

Для малоразговорчивой Надьки это много! Фантазерка - решили все!

Мы с Иркой знали непонаслышке, что такое голодная зона, когда девки скидывают с себя все с трудом в зону протащенное - спортбрюки, рубашки, станки, все за хлеб и куреху. А сколько в зависимость попали, ожидая дачки или посылки и беря в долг. Я видела, как роется в помоечных бочках с виду приличная женщина. И разве я не бежала по первому вызову в столовую на работу слесарем? Первое, что шло на ум, - утолить этот голод. А обмороки обессиленных на плацу... Все было, несмотря на присутствие Москвы в 30 км от той зоны на Можайке.

Слухи слухами, но едут колеса "столыпина", стучат в направлении Орловского централа...

Орловская тюрьма удивила цветочками около прогулочных двориков - клумбочки, все окультурено, не зря говорят, что здесь сидел Дзержин-ский. И запах дешевой рыбы, вечно сопутствующий всем тюрьмам. Кормили на убой этой же рыбой. Терпимо. Отсюда два пути - или тубанар, или Ахово. Для нас исключения нет, однозначно - Ахово. Туда и везут.

Стоп машина. Выпрыгиваем и начинаем ржать, так как встречают нас большие белые гуси, величиной с хороший трактор, вылепленные явно местным зодчим. Проходим в карантин вдоль решетчатых заборов, где отгоняемые дежурными зэчки встречают каждый этап, выглядывая знакомых.

Уточняю у одной из возвращенцев, как будет осуществляться прием. Объясняет, я уточняю подробности - для меня это очень важно, я везу запрет. Всякий раз что-то везешь в иной зоне дозволенное, а на другой - табу. И этот раз не исключение.

Ох уж эти государства в государстве со своими законами, традициями, таможнями, шмонами - отштампованными годами методами работы с контингентом, так теперь все чаще называют зэков, то есть нас!

Ну, с мульками ясно, их - в письмо, но я ведь картежник великий. Возомнила себя гадалкой офигительной, что часто меня выручало, а по-простому - кормило на тюрьмах и этапах. Какая женщина не хочет узнать, что ее ждет? А потому в ход идет все: домино, семечки, камушки. А у меня карты, это от бабки. И везу я совсем новую колоду гадальных карт и перстень-печатку, за что и вовсе запрут в ШИЗО.

Принимают нас в ШИЗО-карантине. Для июня месяца, да еще жаркого лета, в подвале довольно прохладно. Шмон. Вот и до меня очередь доходит. Одна из самых унизительных процедур.

- Раздевайся, что стесняешься, ведь не впервые, присядь пять раз, открой рот, да шире, что, зубы болят?

Мне помогает дежурная, которая без конца куда-то отходит: то ШИЗО кормить, то звонить, и я порядком замерзла, стоя голышом на цементе, но, я думаю, для них это норма: кто мы для них, так - очередное пособие по безработице.

Приходится терпеть еще одну унизительную процедуру - это переодевание в лагерную маскарадную одежду. А иначе как назовешь это платье 64 размера ну очень веселой расцветочки. Ох, моя бы бабушка радовалась, увидев меня в такой обновке (жаль не дожила), а то все: "Сними портки!" - это она про джинсы. И такого же цвета косыночка. Как все это подогнать под свой 46-й? Сейчас бы половину отрезать, а так приходится кушачком подвязывать. Люди никогда не были ангелами, а здесь в этой чудной одежде - это так явно выражено! Стая пугал!

И вот стоим одинаковые, казенные люди, но каждая со своей судьбой и, главное, своим сроком. По одному вызывают в комнату на распределение, я не тороплюсь, мое от меня не уйдет. В душе, конечно, страх, комплексы прут, терпеть не могу встреч с врачами и начальниками. Порой даже заикаюсь.

Вот главе стола сам "хозяин" - внешне очень привлекательный и добродушный мужчина с погонами полковника. Но - властный, явно из тех, у кого есть два мнения - "я прав" и "я прав всегда". Называю фамилию, срок, - перелистывает дело и постукивает пальцами по столу. Все молчат.

- У, попытка убийства. Да что ж ты так, по горлу ножиком? На фабрику ее, на фабрику! - Причем категорично. Опять листает дело, тишина. Ну, явный диктатор, замечаю, что его никто не прерывает. - Да-да, профессия есть хорошая, слесарь-сантехник, вот где работала... - Ну, думаю, началось. - И что не работалось? - Это сам с собой. - Водочка, наверное? - Это ко мне, я молчу. - На фабрику ее! - Как приговор. - Иди!

И вот по этим повторяющимся фразам понимаю - явно Лев по гороскопу. Я успеваю разглядеть лица в военной форме, поражает присутствие мужчин (и это в женской зоне!), причем все лица добродушные и приятные, а женщины красивые. Да, штаты! Не слышу злых фраз и нравоучений - срок ведь не первый.

Ох, если бы вы знали, полковник, как я хочу на эту фабрику, кому, как не мне, знать, что такое прокладка холодной воды зимой и горячие прорванные трубы отопления в мороз. Когда лета ждешь чтобы не отдохнуть, а сделать больше аварийных работ для зимы, чтоб зимой не перекрыло работой. И что такое в зоне слесарь: от канализации до замков - все твое. Не-на-до! А фабрика - это все! Это тепло, батареи. Бараков сейчас нет, отопление везде. Хочу на фабрику к фабричным девкам, в этот срок я точно шить научусь.

Но меня интересует другое - карты и перстень. Я все же умудрилась протащить их, причем влегкую.

Знакомились с дневальной, она какая-то уж чересчур нахрапистая, возможно, с крытки. Только там такие беспредельные. Шуткой выпиливаю:
- А как здесь с картишками? Гадать? Играть?

Вдруг вижу ее заинтересованный взгляд ко мне.
- А ты что, привезла, протащила? - допытывается.
- А что ты так выспрашиваешь, уж не собираешься ли на мне заработать?
- Я не бедствую, но тебе пока по-дружески советую, избавься. Отдай мне, а я уж определю.
- Да откуда они у меня...

Пошла с Иркой в закуток, где белье вешали, и без сожаления закопала колоду. Ну что ж, будем играть по их правилам. А печатка - ну, со временем и от нее, думаю, избавлюсь.

А зона с виду и впрямь как рай - красиво, везде цветы (в других зонах их съедают с голодухи или запаривают вместо чая). Грядки - лук, морковь, зелень, а мы с апреля из окошек только небо видели. Дорвались!

Решили с Иркой держаться вместе - черт знает этот строгач. К тому же эта сука-дневальная сказала, что многие спрашивают, когда же я приеду. Косяков за мной не водилось, в долг я принципиально не беру. Врагов у меня не водилось. Значит, есть знакомые. Может, кто из подружек.

А эта сука в зону (даже под видом - "сходить за обедом" не пускает. Ирка при случае мне сказала:

- Не связывайся с ней, мразь она, потерпи!

Ну, вот завтра пройдут эти карантинные семь дней, и я, как песочные часы, перевернусь, сливаясь песчинкой, одной из этих полутора тысяч.
Что ждет меня в этой зоне? Как пройдет срок? Как прожить? Серой мышкой, никуда не встревая и не высовываясь, или бунтовать и бузить, как прежде? Поживем - увидим!
"Мадам" - майор строгого режима

Судьбу зэка на определенный день решает дежурная смена. А именно - дежурный по колонии, ДПНК.

На день сегодняшний - единственная женщина на этом посту, майор Синцова - "мадам". Она, как диспетчер на пульте, держит руку на пульсе всей колонии. Знать все обо всех ей помогают, увы, частенько, и сами зэчки, иногда с добрыми, а чаще - со злыми намерениями. Бабье!

Она неплохой психолог с опытом работы как с контингентом, так и с сотрудниками, и тонко чувствует любой фальшивый наигрыш. Умеет выслушать стукачей, поощрить (может быть, в душе презирая их за малодушие), наказать виновных. И при этом быть уважаемой как зэками, там и сотрудниками. А некоторые дежурные так прямо и хотят быть такими, как она. И внешне она очень обаятельная и привлекательная женщина.

Дежурная часть. Звонок.
- Дежурная по колонии майор Синцова, на 20 июня в колонии 1700 человек, в ШИЗО - 5, отпуск с выездом - 1 человек. Да! Да! Недостатки устраним! Да! Спасибо!

Откладывает трубку, входят две дежурные.
- Ну, что там у нас?
- Да вот в 16-м отряде опять драка.
- Кто на этот раз?
- Да эти две подружки - Коровина и Егорова.

Майор хлопает по столу:
- Как они мне надоели, что там начальница с ними возится - разбить их по разным отрядам, пока не поубивали друг друга! Так ведь нет, одна в самодеятельности, другая - художник хренов. Жертв, надеюсь, нет, побои снимать не поведем? Кто на этот раз инициатор драки?
- Да Коровина. Опять сцену ревности закатила.

Майор подходит к микрофону, крутит его, причем все в зоне знают - ох, не любит она громкую связь. Радио громко орет на всю зону:
- Осужденная Коровина, 16-й отряд, срочно в дежурную часть. Срочно.

И где-то в отряде бегом собирается Коровина, ибо "мадам" ждать ох как не любит. Дежурная делает доклад:
- А в 4-м отряде целиком стекло в туалете вместе с рамой вылетело. Утверждают, что само выпало.
- Лариса, а у тебя дома стекла с рамой не выпадают? - спрашивает майор. - Я ей сейчас, мать ее за ногу, вспомню, как окна сами вылетают. Есть у меня там свой источник, должок за ней. - Берет телефонную трубку. - Соедините меня с 4-м отрядом. Николаеву срочно в дежурную часть.

Стук в дверь. Дежурные уходят. В дверь заходит девица лет тридцати, поправляет косынку, обязательный атрибут формы, одергивает юбку.
- Так-так, Коровина, а ты случаем не помнишь, как три месяца назад соплями здесь разбрызгивала? А? Не слышу! Или напомнить, как ты мойку подружке положила, решив, что она у тебя подгуливает? Или еще тебе напомнить, как вот ты у меня здесь (стучит по столу) письмо из дома читала и плакала, а? Все дома пьют, ехать никуда, вся надежда - на Егорову, что она тебя любит, и дурь твою терпит, и человека из тебя сделает. А может, ее позовем да расскажем вместе о твоих зехерах? А? Что молчишь? Она девка красивая, видная, ей семью надо на воле создавать, детей рожать, а не дурь твою выколачивать. Подумай сама - ведь у нее есть выбор, и всегда будет в отличие от тебя. Кто ты ей? Никто! Семья, мать вашу. Вот я тебе сейчас суток пятнадцать отдыха выпишу в ШИЗО. Пусть девка от тебя отдохнет.

Коровина начинает всхлипывать.
- Ну сорвалась я, последний раз, детьми клянусь, мамой.
- Что ты стала, как цыганка - детьми, мамой? А ты когда их последний раз видела, ты им хоть пишешь?

В дверь стучат. Майор: "Подождите". Коровина вытирает слезы, улыбается.
- Да, Нина Анатольевна, вот позавчера фото прислали, хотите - принесу покажу.
- Ты мне это брось! Не в пионерлагере, а я - не няня. Учти: не потерплю мордобоя, ни в какой форме. Ты женщина или кто?
- Женщина.
- Ну так вот, женщина, осужденная Коровина, пойдите сейчас и напишите объяснительную, а мы потом решим с вашим начальником отряда. Но, боюсь, вам придется расстаться. Чего топчешься, иди!
- Ой, спасибо!
- За что?
- Что не в ШИЗО!
- Будешь так себя вести, обещаю, сама отведу. Кто там? А, Николаева... (Лет сорока бабенка, битая, видать, то ли жизнью, то ли жизненными попутчиками. Та еще!) Иди, иди сюда, присаживайся, красавица (майор сама радуется), рассказывай. Отряд как тебя принял в качестве дневальной? Не обижают, не отнимают, не принуждают, а может, платят, чтоб на стреме стояла?

Бабенка в растерянности - столько вопросов!
- Да все нормально, я от них ни от одной не завишу, взяток не беру, дежурят по отряду все сами.
- И бригадир даже? Да она у вас тряпку в руках лет пять не держала.
- Ой, да что вы, Нина Анатольевна - наклоняется к ней поближе, - у нас ведь на днях фраер новый приехал, ей сейчас не до кого, обхаживает.
- Да разве она у вас одна?
- Конечно, нет, но ее Люська - в 6-м отряде. Думает, что не узнает.

Смеется майор:

- А ты помоги, чтобы узнала! Да что ж это ты не усмотрела, кто стекло разбил? Не бойся... Или провалы в памяти? Ну, а если попрошу написать, напишешь? Хорошо, вот тебе лист бумаги, ручка, но не здесь - иди в цензорскую, как будто письмо пишешь.

Заходят опять две дежурные.
- Лариса, Елена, давайте-ка прижмем их маленько, этот 4-й.
- А что имеем?
- Туда торговки, говорят, зачастили, девки там не бедные. Все, что не по форме, изъять, разгулялись девки в отряде.

Умна майор, знает: чтобы обидеть женщину в зоне, нужно совсем немного. Нужно просто сократить ее гардеробчик. Все просто. Начнут ходить, просить вернуть, заодно расскажут, кто чего купил и почему у одних изъяли, а у других нет. А заодно и положение дел в отряде выяснится.
Людмила и Ольга

На карантине день шел своим чередом. Людмила утром закрутилась, кого на какую работу поставить: кого - полоть, кого - мести, самых борзых - мусор выносить на помойку. Часам к двум пришел заместитель начальника колонии Василий Иванович. Человек в зоне очень уважаемый, строгий, но правильный.

Уселся удобно в кресле и начал издалека.

- Вот что, Ивановна, знаешь, что за подарок у нас здесь сейчас? - И показал рукой в сторону дверей ШИЗО. - Я тебя очень прошу, никакого с ней общения. Будут просьбы - сразу ко мне! А они будут! Она на особом контроле! Повторяю, никаких просьб ее не выполнять.

Людмила побаивалась этого красивого усача. Уж очень он стукачей не любил. Он был из кадровых военных - по словам зэчек, прошел и Афган, и Чечню. Бабы Крым и Рим прошли, а любили его за справедливость и разумность решений и частенько ходили к нему.

"Во, падлы, - застучало в голове у Людмилы, - уже успели настучать, с-суки".

- Я тебе говорю не о том, что сигналы поступили, - прервал ее размышления Василий Иванович, - а о том, что она конфликтная по отношению к администрации. А нам это - ни к чему. Но, сама понимаешь, искать контакты она будет, и мы должны знать о каждом ее шаге. А тебе мы доверяем, не думаю, что ты подведешь.

О том, что он ее недолюбливает из-за частого стукачества операм, Людмила, конечно, знала.

- Да я попробую, Василий Иванович, - робко начала она и осеклась. - А вы знаете, она ведь вчера ко мне подъезды делала.

- Ну, давай, - настойчиво сказал он, - узнавай потихоньку, чем дышит, если можешь, и под шкуру лезь, мы должны знать о ней все, ее планы, даже ее прошлое, понимаешь. Старайся! А с нашей стороны - сама знаешь, поможем.

И хоть была по последнему своему сроку Людмила "оторви да брось", и с администрацией конфликтовала, и драки, и ШИЗО, и ПКТ прошла, и участницей розового движения была (хотя на всех зонах это по разному зовется, по старинке просто "пидерасия", а молодежь ввела нововведения - "игра в палочки "твикс", но в этот срок Людмила подошла ко всему иначе и в Ахове сказала "нет" всему, кроме активной работы и содействия администрации, а именно операм.

Жить только для себя. Одним словом, делать хлеб свой за счет окружающих. Стервь, так сказать.

Ольга тоже в эти дни усердно теребила свои мозги. Зона новая, встретили уж очень неласково, если не сказать плохо. Жить, а главное - выживать - надо. А как велико желание - красиво жить, естественно, за счет других, а по зэковским понятиям - чтоб тебя обстирывали и обглаживали, любили и лелеяли... Всякая ахинея лезла ей в голову, и в мечтах своих она углублялась все дальше и романтичнее.

Молодость, ну чего тут скажешь!

Когда я сидела в ШИЗО, я мечтала о куске черного хлеба с солью, горячем душе и почему-то о туалетной бумаге, но каждому - свое.

Но совесть - качество врожденное, а таковой у Ольги не водилось.

Здесь надо было начинать с первого кирпича, значит, подготовить почву основательно. А для начала не завести ли легкий роман с дневальной карантина? Давить на жалость бабью. Жить надо, а она, видать, хоть сука и прожженная, но одинокая. Может, клюнет.

Утром, убираясь в ШИЗО, что тоже входило в обязанности дневальной карантина, получила Людмила рулон скомканной бумажки (муля), спрятала, пришла к себе и прочитала: "Поймите правильно, Людмила, я прошу всего маленькую толику внимания. Просто изредка постойте у меня под окном, я ведь впервые в одиночке. Давит! Плохо мне!" Вот, подумала, не было заботы... да на кой ляд, одни неприятности. Посоветуюсь-ка с Василием Иванычем.

- Ну что, Ивановна, пусть все будет у нас под контролем, без утайки. Ты сама знаешь - в одиночке всякое может случиться. Психически она очень неустойчива. Поглядывай, если меня не будет, связывайся напрямую с Владим-петровичем, но я и так знаю, что ты с ним сотрудничаешь. Не загружай ее и ничем не провоцируй. Осторожничай, да я и сам к ней зайду побеседую.

И, видно, зашел, через пару дней. Волчонок говорила о Василии Иваныче как об отце родном. К тому времени Людмила знала, что ее воспитывал отчим. Не видела она отцовской ласки, жила вечно на одних пинках. Да и что она вообще видела за свои 26 лет? Озлобилась от вечно пьяных родственников и их вечной перебранки, частенько переходящей в драку. В 26 лет - третья судимость, а теперь еще строгач, впереди 20 лет.

"Да, - думала Людмила, - девку вытаскивать надо на зону, там с фабричными она быстрее отойдет. Но уж очень она дикая, и при разговоре в глаза не смотрит, отводит".

Узнала, что читать она любит, чем живет. Узнавая подробности из ее жизни, она никогда не касалась темы совершенного преступления. Да, женщины всегда все приукрашают...

Вдруг Ольга начала писать любовный роман, на манер американских. Людмила взяла почитать, - полнейший бред. Ковбои, ранчо, очередная "лав стори". Но при случае похвалила: "Вот выйдешь скорее в зону, там в клубе собираются поэты и писатели".

Всякое зоновское благополучие - вещь зыбкая и временная. Людмила любила побаловать Ольгу чем-нибудь сладким из очередных баулов. Карантин всегда шел регулярно, через каждые семь дней новые люди, а подруга в запросах становилась все требовательнее, ей хотелось то новую обновку, то сладкого, или сигарет с фильтром. А для этого через каждые семь дней Людмиле приходилось искать новую дойную корову.

Подходя к закутку, где вешали белье, Людмила услышала:

- Ты глубоко не закапывай, вдруг подвернется случай на больничку рвануть. И не цепляйся ты, не связывайся ты с этой дневальной. Мразотная она! Понимаешь? Мразь! Ты же слышала, все время орет: "Если хотите здесь жить хорошо, пишите явки с повинной!"
- Собака лает, ветер носит. Я б ее еще боялась! Не впервой, прорвемся! А перстень спрячу.

Людмила частенько слышала о себе нелестные отзывы, но чтобы так откровенно! "Ну, с-суки, вы у меня уйдете в зону под музыку оперную. Я вам устрою, чтоб вам жизнь здесь раем не казалась, вы меня не раз вспомните. Интересно, а чего это они закапывали, и что за перстень..." По голосам она хорошо их узнала.
Золотая лихорадка

Пошла вторая неделя небывалой жары, а я все не могу адаптироваться, все никак не могу привыкнуть к локалкам. Когда иду по центральной аллее, есть ощущение, что идешь мимо вольеров с дикими животными. Зоопарк со строгим режимом. Замки, а тут еще в эту локалку войти надо, при этом что-то придумать для дежурной на 5-м посту. Его в любом случае не миновать. Вот и в этот раз изворачиваюсь.
- Гражданка дежурная, разрешите пройти в первую локалку.
- Зачем?
- Рубашку отдать, в сушилке рядом висела, она забыла - вот отдать несу.
- Ну неси, но не долго.

Захожу на третий этаж, здесь моя очень хорошая землячка работает дневальной.

Присаживаемся в курилке на низкие лавочки, отсюда прекрасный вид на весь лагерь. Лето в разгаре, играют тутуированные девки в волейбол. Кстати, я заметила: на всех зонах весна и лето - время для того, чтобы щегольнуть летним гардеробчиком, но самое главное - это, конечно, туту. Впрочем, как и в бане. Хотя большинство из них - такое фуфло.

Рассматривают меня в отряде - с некоторыми здороваюсь. Убеждаюсь, земля круглая, "гора с горою...", а незаконопослушные всегда найдут место для встреч.

Некоторые спрашивают "сколько привезла?". Отвечаю. Моя знакомая их одергивает.
- Дайте с человеком поговорить, сто лет не виделись.

Заходит какая-то заспанная деваха и обращается к моей знакомой:
- Тань, а чья сегодня смена?

И тут ее, такую ранее спокойную, прямо прорывает.
- А что, ты до сих пор выдрыхнуться не можешь! Чья, чья - Синцовой!
- Ну, кикоз, опять все локалки позакрывали.
- Да нет, вот ко мне как-то Катька проскочила.
- Новенькая, еще верят, пару раз вычислят, что врет, и все - лафа кончится.
- А куда тебе, Надь, особо бегать? В баню вас хрен выгонишь - здесь свинячить от рукомойников не отходите! Шмон был? Был! Рапорта есть? Есть! А теперь башки раскиньте: чьи спицы в горшке с цветами?
Чей-то голос: "Да Мамаевой!"

Таньку несет все дальше.
- Хайло свое закрой, а не ты ли два дня назад ими щелкала, вязала, а Мамаева уже две недели где-нибудь под пиратским флагом бомжует. Что-нибудь не так? Черти, весь хлам в отряд тащите. Одни рапорта. Вот ты, Синица, что у тебя за резинку фабричную изъяли и флакон из-под духов? Что? А, подложили тебе! А мои трусы, что на той неделе пропали, тебе не подложили? А тебе, Антонова, скажи, кто лак подложил? Может, сама? Вот завтра придет Мама (начальник отряда), что молчите? Вот ты, бригадир, думай. А то завтра будет вам и телевизор, и магнитофон, и отоварка. Сидите и целый день все трете - амнистия да пидорастия. Все по мамочкам домой собираетесь. А с какого года ребенок - вспомнить не можете. Ну, не знаю, что завтра начальнику говорить.
- Это ты да не знаешь?
- За себя я всегда отвечу, а вот вы сейчас все вчетвером - грабельки, ведро в руки и на территорию - убирать, поливать. Авось Синцовой на глаза попадетесь, прощенья выпросите... - И уже ко мне: - Пойдем, Катюха, на здание, чай нам сварили. Разве они поговорить дадут?

Мы располагаемся за домом, возле клумбочек, хочется говорить о многом. Дома наши напротив, дети вместе играли, а встречаемся вот где. А хотя чего странного? У меня здесь даже одноклассница. Со школы не видела.
- Да, Танюха, круто ты с ними.
- А с ними по-другому нельзя, иначе какая я дневальная? Вот посидишь с мое в этой зоне и поймешь. Зона для большинства из них - отдушина, чтобы сил набраться, и ведь почти каждая из них так и не найдет себе достойного применения. Скоты! Я бы половину отсюда вообще не отпускала. Жиреют они здесь, как собаки на помойке у нового русского.
- А ты изменилась, Тань!
- Устала я просто в этой зоне, трудно...

Она начинает подбирать слова.
- Понимаешь, дело не в том, что зона строгого режима. Дело в них, в ментах. Ты же видишь, здесь много наших по тому сроку, они-то ведь не изменились. Другой вопрос, почему мы опять здесь?
- Мне трудно тебя понять, Тань, я так трудно адаптируюсь, к тому же появились проблемы.
- Какого плана? И как ты вообще в отряде? У вас начальница молодая.
- Хоть молодая, но строгая и требовательная, к тому же она мне сказала, что я у них ненадолго, меня заберут на точку. Отряд нравится, нет кучкований, сплетен, разборок. Дружный. Дело не в отряде. Опера стали таскать. Херня какая-то получается. Требуют явки с повинной. В чем? Я и дел-то своих половину не помню, полгода в полупьяном состоянии. Они утверждают, что я должна сдать золотишко, что в зону протащила. Шмонают без конца.

- Что за опер?
- Да, мордастый такой, здоровый!
- Поняла, кто! Знаешь что, хочешь, я тебя сведу с Синцовой, поговоришь с ней.
- С кем? Ты что, да я при ее виде в любую локалку заскакиваю, она тут с меня хотела штаны спортивные снять.
- Если бы хотела - сняла бы!
- Так ведь снимать заставила на аллее, а у меня от страха волосы на ногах дыбом встали. Она посмотрела и говорит: "Да, они тебе нужнее, иди в локалку". И штаны отдает.
- Знаешь, Кать, что я тебе скажу, тут много неправды, что она злая. Она прин-ци-пи-альная! Вот сама пораскинь. Порой многие из нас только в колониях чему-нибудь научились. Да хотя бы шить - это уже много. В колонии за 30 лет, поверишь, ни одной - ни одной! - попытки к бегству. Не бегут не потому, что некуда, а потому, что здесь хорошо. А помнишь, как на Можайке - что ни месяц, то попытка! Я почему знаю - как дневальная списки пишу, а у многих - БОМЖ. А здесь работы на много лет хватит, и жрачки, и пайки, и счета у многих - дай Бог!
- Танюха, ты что такая злая?
- Да я давно уже отвыкла давать волю своим эмоциям и амбициям. А иной раз так хочется в репу съехать. Но домой охота больше, а уйти по УДО здесь реально. Вот и держусь. Вот потому и дневалю. Как-никак, но начальнице помогаю. Она у нас хорошая! Ну, давай я тебя отведу в дежурку к Синцовой. Расскажешь ей о своих проблемах.
- Нет, ты же знаешь, у меня принцип - "в ментах друзей не ищут".
- Дурные у тебя принципы, и ты еще убедишься - здесь врагов среди ментов нет, в отличие от подружек наших.
Свидание с "мадам"

Вскоре меня перевели на работу на точку слесаря-сантехника, и некогда мне было отвлекаться - стоило только присесть где, чаю попить, а тут громкая связь, и я подрываюсь и бегу на очередной вызов. Хозяйство немалое, только успевай крутись: то кран сорвут, то отопление прорвет. При виде моего вечно мокрого, грязного, бомжацкого облика начальница отдела безопасности заводила обычную песню: "Почему не по форме, где юбка, возвращайся". Причем, ей было глубоко наплевать на аварию. Только форма. Все можно было решить просто, но спецовки в этом пионерлагере с уголовным уклоном просто не предусмотрены. Интересно, где она видела слесаря-сантехника в юбке и платке? Правда, некоторые утверждают, что она была добрым и прекрасным начальником отряда. Я сомневалась. А может, это она ко мне так предвзято относится? Но с дебатами я не лезла.

Спорить нельзя, иначе - еще рапорт, а у меня их накопилось, как у собаки блох. К тому же начальник отряда заставляет за них отрабатывать на сцене. Странная, я вам скажу, политика. Собрать всех нарушителей на "Танец цветов" или "Букет рапортов". Надели мы какие-то немыслимые шляпки - я была гладиолусом - и на сцену. Если учесть, что с танцами у меня никак, то зрителям весело. Интересно! И к культуре приобщаемся, и нарушения снимаем.

Ну это - "в каждой избушке свои погремушки". Очередной рапорт я посчитала явно незаслуженным и, плюнув на все свои поганые принципы, пошла в дежурную часть. Да еще в смену Синцовой.
- Нина Анатольевна, здравствуйте. Я вот... (начала я заикаться). Я пришла сказать, что меня не устраивает формулировочка, что в рапорте написана, а именно "с целью хранения в личных целях" я несла нож. Но ведь это не так. Час ночи, я с аварии несу сдавать инструмент и сама вижу - ножа два, мой и мужиков. Они одинаковые. Собирала. Торопилась.
- Хочешь, я тебе объясню правила пользования инструментом, или тебя послать за разъяснениями к Ольге Петровне, - и она указала на дверь "отдела безопасности". - Ты знаешь, чем это для тебя кончится?
- Не надо, мне кажется, я их помню.
- Садись пиши объяснительную, мы решим.
А чего я, собственно, хотела? У нее своя работа, у меня своя.

Я написала, подала.
- Присядь-ка, - сказала Нина Анатольевна. - А что у тебя за ситуация с выносом запрета из карантина?
- И об этом знаете?
- А для чего, ты думаешь, я здесь сижу?
А что я, собственно, теряю, если все ей расскажу?
- Понимаете, был у меня друг, но он погиб, и все, что от него у меня осталось на память, это перстень-печатка. И я ее умудрилась протащить в зону. Боялась, что на личных вещах потеряют.
- Я бы хотела ее видеть.

В целях безопасности я всегда носила ее с собой в носовом платке. Я достала и подала ей. Она недолго его крутила.
- Знаешь, что я тебе скажу: вижу, что вещь недорогая, я в смысле цены, но если тебе очень дорога - носи, но лучше убери. Обещаю, изъять у тебя ее - не изымут, а вот неприятностей нажить можешь. Но я не думаю, что ты продавать его надумаешь. А вот на работе тебе явно с ним неудобно, не за столом сидишь. Ненароком зацепится за что, травматизм нам ни к чему. Ну что, согласна? А хочешь, я на личные вещи положу?
- Да нет, я уж лучше сама приберу.
- Ну, что еще призадумалась?
- Да просто об этой вещи два человека знали, я и моя подруга с 5-го отряда, Ирка Кривцова, мне бы не хотелось думать о ней плохо.
- Вот что я тебе скажу, не мучь себя сомнениями. Информация поступила совсем от другого человека.
Я уходила с дежурной части с противоречивыми чувствами. Даже об этом она знала. Остается одно - дневальная карантина.
Людмила была озабочена: Ольга стала все настойчивее и требовательней.
- Найди способ, чтоб я вышла в зону, хотя бы на пару часов. Придумай что-нибудь.
Людмила зазвала однажды к себе плотника, все ту же полную деваху, заказала ей полочку для книг, опять-таки для Ольги (библиотеку собирала), и начала издалека.
- А вот, Боря (Борисова), не знаешь, где мне сеток прикупить, ну, которые на зоне вяжут?
Боря была с крестьянской жилкой и сразу смекнула, что Людмиле они ни к чему, значит, для тех кто сидит в ШИЗО (план перекрыть), а это криминал. А значит, с работы выгонят.
- Знаешь что, Ивановна, мне это ни к чему, я по зоне не ходок, вот обратись к очкарику, слесарю, он дурачок, тебе чего хочешь принесет. Он ентой, как называется, боготворительностью занимается. А я нет, мне из-за их, ваших сеток, работу терять - никак неохота. Сама понимаешь, она калымная, кому полочку, кому табуреточку. Да и к тебе все равно кроме меня и слесаря никто не пройдет.
Продолжение далее...

nata74 · 15 Июнь 2018

Документальный фильм продюсерского центра

Баzа *#звездочкарешетка.

32 минуты. Россия, 2016.
Социальный проект, который помог заключенным прежде всего вспомнить, что они женщины.

Все героини проекта – мамы, каждую из которых дома ждет ребенок. Их встречи редкие – в комнатах для длительных свиданий, раз в год.
Нашей целью было наладить взаимоотношения между заключенными женщинами и их детьми.

Идея проекта в том, чтобы показать обществу, что у тюрьмы не женское лицо, а женщина всегда остается женщиной, несмотря на то, где она находится – в местах лишения свободы или на светском мероприятии.
А для ребенка Мама –она все равно мама, что бы не натворила.

Фильм «*#звездочкарешетка» – это пронзительная история о том, как такие обыденные вещи, как прическа и одежда, возвращают женщинам веру в себя.

Женские истории

Lunna

visibility

Lunna

visibility

Lunna

visibility

Lunna

visibility

nata74

visibility

Сейчас читают (Участников: 1, Гостей: 0)